Книга Преступление в Блэк-Дадли, страница 101 – Марджери Аллингем

Уайетт продолжал расхаживать по комнате.

– Хорошо. Я вас понял. Но в остальном это было идеальное убийство. Подумайте только: на рукоятке кинжала бог знает сколько отпечатков, ни у кого в доме не было мотива или возможности совершить преступление. Хотя были моменты, когда все чуть не пошло прахом, – сказал он, внезапно остановившись. – Например, когда я наткнулся на мисс Олифант в темноте, а ведь мне пришлось следовать за кинжалом, на случай если поднимется шум. Так вот, я видел, как она застыла у окна и уставилась на лезвие, и только тогда я понял, что на нем была кровь. Поэтому я забрал у нее кинжал. Это был импульсивный, идиотский поступок, и когда действительно началась шумиха, кинжал был в моих руках. Сначала я не понял, откуда взялась суета, и боялся, что не добил дядю, хотя заранее рассчитал свой удар, воспользовавшись медицинским атласом… Я забрал кинжал в свою комнату. Кстати, вы чуть не застали меня там с ним.

Эббершоу кивнул.

– Я знаю, – сказал он. – Думаю, это был инстинкт, но, когда вы вышли с балкона, я мельком увидел что-то у вас руке. И хотя я не видел, что именно это было, я не мог выбросить из головы мысль о кинжале.

– Уже два недостатка в идеальном плане, – сказал Уайетт и замолчал.

В этой уютной комнате словно похолодало, и Эббершоу вздрогнул. Грязная глянцевая фотография лежала на полу, с ковра ему улыбалось милое детское личико с невинным выражением глаз, ставшим теперь таким зловещим.

– Ну и что вы собираетесь делать? – заговорил Уайетт, резко прекратив свои лихорадочные метания.

Эббершоу не взглянул на него, лишь пробормотал:

– А что вы планируете делать дальше?

Уайетт заколебался, но ответил:

– В скалистой долине Эль-Пуэрто на севере Испании находится Доминиканский фонд. Я уже некоторое время переписываюсь с его кураторами. На этой неделе я отправил туда все свои книги. Когда фон Фабер перешел в руки полиции, я понял, что моя вендетта окончена, но теперь… – Он остановился и посмотрел на Эббершоу, затем пожал плечами. – Что же теперь?

Эббершоу поднялся на ноги и протянул руку.

– Вряд ли мы еще увидимся до вашего отъезда, – сказал он. – Прощайте.

Уайетт пожал ему руку, но после промелькнувшей вспышки интереса, вызванной его последними словами, выражение его лица стало озабоченным. Он пересек комнату и поднял фотографию. В тот последний раз, когда Эббершоу видел его, Уайетт Петри сидел в глубоком кресле, склонившись над снимком, а его глаза любовались милым и бессмысленным личиком.

Когда маленький доктор медленно спускался по лестнице на улицу, он был в полном смятении. Колоссальное облегчение жило в нем, при этом оправдались его худшие опасения. Древняя дилемма о законе и порядке сплелась в его разуме с дилеммой о добре и зле, и конца этого клубка было не найти. Уайетт был одновременно убийцей и мучеником. Сделать выбор между этими двумя личностями оказалось невозможным.

А еще в мыслях Эббершоу были и его собственные заботы: Мегги, его любовь к ней и их будущий брак.

Когда он очутился на улице, в темноте перед ним возник некто луноликий, побагровевший от праведного негодования.

– Вот и вы наконец, – саркастически сказал ему грудной голос. – Ваше имя и адрес, пожалуйста.

Постепенно до все еще задумчивого доктора дошло, что перед ним стоял непомерно крупный и весьма недружелюбный лондонский бобби.