Книга Расследования Арсена Люпена, страница 118 – Морис Леблан

Девушка надолго умолкла, и Рауль решился поторопить ее:

– Вы и сейчас все еще колеблетесь!

– Уже нет.

– Значит, вы готовы поведать мне то, что никому не рассказывали?

– Да.

– А почему?

– Не знаю, – печально ответила Катрин и повторила: – Не знаю. Но я не могу поступить иначе. Я просто подчиняюсь вам и при этом понимаю, что поступаю правильно. Может быть, сперва мой рассказ покажется вам немного наивным, а страхи – вымышленными. Но вы меня поймете… я уверена, что поймете!

И девушка заговорила:

– Мы с сестрой приехали в «Приливную волну» двадцать пятого апреля, к вечеру; дом был холодный, необитаемый со времени смерти деда, иными словами – более полутора лет. Мы кое-как переночевали. Но на следующее утро, когда я распахнула окно, я испытала огромную радость при виде сада – сада моего детства. Правда, он пришел в запустение, аллеи заросли сорняками, лужайки были завалены гнилыми ветками – и все же я видела свой любимый сад, где бывала в детстве так счастлива.

Я снова видела ровно таким, каким оно мне запомнилось, это пространство, заключенное в садовые стены и закрытое для чужаков. И мне хотелось только одного – освежить свои воспоминания и возродить то, что я считала утраченным навеки.

Трепеща от волнения, я торопливо оделась, сунула босые ноги в старые сабо и пошла возобновлять знакомство с давними друзьями – с деревьями, с моей подружкой-рекой, с древними камнями и статуями, которые мой дед когда-то расставлял на пригорках. Весь мой прежний маленький мирок остался на своем месте, он словно бы ждал меня и сейчас приветствовал мое возвращение с той же нежностью, с какой я спешила на встречу с ним. Но был там один уголок, который сохранился в моей памяти как некое священное место. В Париже не проходило и дня, чтобы я не думала о нем, ибо оно воплощало в себе все мои мечты – мечты одинокого ребенка и романтичной юной девушки.

Во всех других местах парка я играла и забавлялась с бурной детской радостью. Но в этом уголке я не делала ничего. Только мечтала. Или плакала – без всякой причины. Или рассеянно следила за тем, как суетятся муравьи и летает мошкара. Дышала просто ради удовольствия дышать. Если счастье может быть пассивным и выражаться в блаженном оцепенении, в полном отсутствии всяческих мыслей, значит я была счастлива там, сидя между тремя ивами, лежа на их ветвях или качаясь в гамаке, который подвешивала к двум стволам.

Я отправилась к ним, как отправляются в паломничество, – неспешно, с пылкой верой в душе, с лихорадочно бьющимся сердцем, прокладывая себе дорогу среди колючек и крапивы, мешавших пройти к старому полусгнившему мосту, где я когда-то танцевала назло взрослым, которые запрещали даже приближаться к нему. Я прошла по этому мосту. Пересекла островок и зашагала по прибрежной тропинке, ведущей к скалистой части сада. Кусты, буйно разросшиеся за время моего отсутствия, скрывали от меня маленький холмик, к которому я направлялась.

Наконец я пробралась к нему сквозь густые заросли. Раздвинула ветви. Вышла на открытое пространство – и сразу же изумленно вскрикнула. Трех ив там не было! Да, их там не было, и я стала озираться с испугом и неподдельным отчаянием – словно на встречу со мной не пришли три самых дорогих существа… и вдруг, сотней метров дальше, по другую сторону скал и за поворотом реки, я увидела их – три моих исчезнувших дерева… те самые – я клянусь вам! – те же самые, стоявшие, как и прежде, веером и точно глядевшие на замок, откуда я ими так часто любовалась.