Книга Последнее дело Холмса, страница 60 – Артуро Перес-Реверте

– Вы правы. Жизнь порой копирует искусство.

Я театрально, с показной меланхолией, вздохнул:

– Мы, дорогой друг, склонны недооценивать простоту. Мы даем ослепить себя сложностью, меж тем как простота обычно находится куда ближе к реальности. Мир полон разных видов простоты, которые никто не замечает. И нет ничего важнее маленькой детали, когда она находится в нужном месте.

– Нечто похожее вы говорите в «Собаке Баскервилей».

– Это не я говорю, ну, или не вполне я. Эти слова написал Конан Дойл в книге, по которой потом сняли фильм.

– Вам следует допросить Карабина и Клеммера.

Я окинул его снисходительным взглядом:

– Разумеется. Я, как и вы, подозреваю, что наш уклончивый доктор слишком много утаивает. Но у нас есть более неотложное дело – миссис Дандас оправилась и чувствует себя в силах продолжить нашу беседу.

Сообщив это, я сдвинул брови, уперся взглядом в застекленную дверь террасы и после паузы добавил:

– Искушение строить незрелые теории на неполных данных – это бич нашей профессии^[54]. Вместо того чтобы опираться на факты, мы станем подгонять их под нашу версию и тем самым искажать.

– А версия-то у вас есть?

– Стараюсь, чтобы не было.

Я аккуратно погасил окурок о кофейное блюдце. Потом отогнул рукав пиджака и манжету рубашки, взглянул на часы и поднялся из-за стола во всю свою костистую долговязость.

– Игра в разгаре, и нам остается только играть. Вы со мной?

Не знаю, завтрак ли так на меня подействовал, но я вдруг ощутил прилив энергии – такой же примерно, как в фильмах, когда я надевал пальто и шляпу и приглашал Брюса Элфинстоуна следовать за мной, навстречу новому приключению. Мне даже померещилось, что верный Ватсон в возмущении созерцает анаграмму королевы Виктории, инкрустированную на стене в гостиной пулями «эли» номер два^[55].

Фокса тоже встал из-за стола. Восторг и преданность светились в его глазах.

– Хоть на край света.

Воодушевление и простодушная готовность сделали бы честь любому бойскауту. Я приветливо ухмыльнулся ему. Впрочем, сдержанно. Следовало держать определенную дистанцию.

– Искусство для искусства. Не так ли? Вы сами вчера сказали, что все на свете лишь игра.

– Конечно, – отозвался он. – А если в самом деле где-то бродит убийца и это он оставил нам записку…

Я остановил его одним из тех вальяжно-небрежных жестов, к которым уже начал заново привыкать.

– А в этом случае, клянусь Юпитером, да будет этот преступник достоин сам себя. И пускай, ужасаясь его преступлениям, я буду восхищаться его ловкостью.

– О господи! – в изумлении вскричал Фокса. – Вы помните не только свои роли! Вы наизусть знаете и романы о Шерлоке^[56].

– Ах, полноте. – Я покачал головой, давая понять, что похвала лестна, но незаслуженна. – Не все. Но, дорогой Ватсон, это вполне естественно после стольких лет и стольких картин.

Веспер Дандас, в легких белых брючках, в синем джемпере, в туфлях на плоской подошве, с косынкой «Эрмес» на плечах, только что умытая и ненакрашенная, в это утро казалась скорее жительницей континента, чем Британских островов. Она не блистала красотой, как я уже отмечал ранее, однако была по-спортивному подтянута, свежа и привлекательна. Ей давно перевалило за тридцать, но она принадлежала к тому типу молоденьких женщин, который с легкой руки французского кино начал входить в моду, – женщин раскованных, свободных и уверенных в себе. Фильмы – Годара там этого или еще кого – были скучнейшие, но в ту пору производили фурор. А кинокритики, переменчивые снобы, в грош не ставя великое кино, все сводили к политике. И даже Джона Форда с Дюком Уэйном записывали в фашисты.