Книга Сердцеед в Венецианской паутине, страница 76 – Натали Карамель

Неделя пролетела в лихорадочных сборах. Доделывались документы, через Марко зафрахтовали быстрый корабль до Марселя. Я лежал, слабый и злой, за мной ухаживала Катарина, чьи глаза стали еще больше от постоянного страха. Оттавио неожиданно оказался незаменим как посыльный и организатор — видимость собственной важности и причастности к большому делу преобразила его. Он уже не был загнанным зверьком; теперь он был заговорщиком, почти авантюристом, и эта роль заставляла его держать спину прямо, а голос — быть тверже. Луи, надев мою маску холодного дипломата, вел последние переговоры, закрывая дела и готовя почву для отъезда.

К концу этого сумасшедшего месяца мы были готовы. В предрассветной мгле четверо «молодых венецианских купцов» тайно взошли по трапу на корабль. Катарину, по настоянию Оттавио, одели в мальчишеское платье и надвинули на глаза капюшон. Его забота, столь неожиданная и искренняя, растрогала даже Луи.

— Гляди-ка, щенок учится защищать, — пробормотал он мне на ухо, пока мы наблюдали, как Оттавио поправлял Катарине слишком длинный рукав.

Я кивнул, с болью в плече опираясь на поручень. Паруса наполнились ветром, и Венеция — прекрасная, коварная, смертельно опасная — начала медленно удаляться, превращаясь в призрачный силуэт из мрамора и тумана.

Мы бежали. Мы везли с собой бывшего врага, спасенную жертву, смертельный секрет и надежду. Но позади оставался враг, обманутый и разъяренный, и слух о моей смерти, который рано или поздно обернется правдой, если мы хоть на секунду забудемся.

Война, как я и предчувствовал, только начиналась. И следующее сражение должно было состояться при дворе Короля-Солнце, где меня уже считали мертвым, а мое возвращение со смертельным секретом могло оказаться последней ошибкой в моей жизни.

Четыре дня в открытом море стали странной, вытянутой во времени передышкой, межмирьем между адом Венеции и предстоящей битвой в Париже. Воздух пах солью, смолой и свободой, которой, мы все понимали, на самом деле не было. Мы были в клетке из дерева и парусины, мчащейся к новой, куда более изощрённой ловушке.

Наш маленький отряд раскололся на два лагеря: страдающих и наслаждающихся. Луи, бледнее моего венецианского камзола, лежал на палубе у леерного ограждения, в позе, красноречиво говорящей о полной и безоговорочной капитуляции перед морской болезнью. Он стонал при каждом крене и, кажется, уже молился не о спасении, а о скорейшей смерти.

— Я ненавижу воду, — хрипел он, зажмуриваясь от очередного порыва ветра. — Ненавижу корабли, ненавижу рыбу, ненавижу Нептуна, Посейдона и всех их водяных родственников. Зачем люди вообще покинули сушу? Это была роковая ошибка.

На другом конце палубы царила совершенно иная атмосфера. Оттавио и Катарина, облокотившись на борт, смотрели на рассекающий воду форштевень и играющих в кильватере дельфинов. Морской ветер румянил их щёки, а в их глазах впервые за долгое время появился не страх, а любопытство. Для них это было приключение.

— Смотри, Катарина! Вон там, кажется, медуза! — воскликнул Оттавио, и в его голосе звучала непритворная живость.

— Похожа на летящий кринолин, — улыбнулась она в ответ.

Оттавио на секунду задумался, глядя на уплывающую в глубину студенистую тень.