Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 16 – Натали Карамель

Герцог де Лоррен. Хищник. Его улыбка — предвестник удара. Интриган до мозга костей. И герцог де Ришельё… Этот старый лис, переживший всех и вся. Его любезность — приманка, а память — архив компромата. Он играет людьми, как куклами, просто чтобы не скучать. Стратегия: никаких личных разговоров. Никаких компрометирующих ситуаций. Всегда иметь свидетелей. Помнить: их цель — уничтожить Лео через меня.

Шуазель? Бывший фаворит, еще влиятелен? В учебниках он пал незадолго до этого… Но связи? Его "шуазёлисты" все еще шепчутся в углах галерей, как осы, лишенные улья, но не жала. Любой, связанный с двором после его падения, для них — потенциальный предатель или враг. Стратегия: выяснить на месте, но держаться подальше от его имени, как от чумы. Его тень длинна, а друзья злопамятны.

Принцы крови? Дофин? Молодая Дофина, Мария-Антуанетта… Гроза Дюбарри и надежда для тех, кто ненавидит фаворитку. Но ее двор — минное поле легкомыслия и австрийского влияния. Подойти к ней — значит объявить войну Дюбарри. Слишком рискованно? Пока — наблюдать. Ее окружение — вот ключ, но ключ скользкий. Стратегия: наблюдать. Не ввязываться в их игры без крайней нужды и надежного посредничества.

Тетушка Элиза… ее сеть союзников… Кто они? Насколько надежны? Могла ли она заручиться осторожной поддержкой австрийцев через их посольство? Ведь Венеция… интересы Императрицы… Лео там… Но это скользкий путь. Обвинение в связях с Австрией — прямая дорога к эшафоту. Доверять нельзя никому, особенно великим державам

Сам Людовик XV. Король-паук в центре паутины. Его «милость» — самая страшная угроза. Стратегия: Безупречная лояльность на словах. Холодная вежливость. Никаких эмоций. Никаких просьб. Стать тенью, идеальной придворной дамой, в которой он не найдет ни одной зацепки.

Мысли путались, накладываясь на шорох тканей, щелчки футляров, тихие указания Мари. Каждое имя — как яд. Каждое лицо из учебника — потенциальный палач. «Насколько я готова?» — терзал внутренний голос. «Хватит ли ледяного панциря?»

Колетт аккуратно упаковывала свои сокровища: коробки с красками, кисти, блоки плотной бумаги. Ее движения были сосредоточенными, почти священнодействующими. Она ловила мой взгляд и робко улыбалась. Ее спокойствие, ее погруженность в мир красок были глотком свежего воздуха.

«Ваше сиятельство, может, в Версале я попробую нарисовать сады?» — робко спросила она, заворачивая кисти в мягкую ткань.

«Это будет чудесно, Колетт,» — ответила я, и в голосе, к собственному удивлению, прозвучала искренняя теплота. — «Их красота должна быть вечной. Хотя бы на бумаге.» «В отличие от нашей», — добавила про себя.

День пролетел в суматошном ритме. К вечеру гардеробная опустела, сундуки стояли запечатанные и грозные, как бастионы. Запах лаванды и камфары смешался с пылью, поднятой сборами, и легкой нотой воска от натертых полов. Я ощущала физическую усталость, но ум был натянут, как тетива. Тактильные воспоминания дня: шелковистая прохлада перчаток, тяжесть бархатного платья на вешалке, гладкая поверхность янтарных пуговиц на камзоле Лео, который я не удержалась и прижала к лицу на мгновение, украдкой, пока никто не видел. Его запах, едва уловимый, был последним якорем.

Ужин — снова в покоях. Легкий бульон, немного фруктов. Ела без аппетита, но заставляла себя — силы будут нужны. Мари молча убрала поднос. Ее взгляд был красноречивее слов: «Я на страже».