Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 17 – Натали Карамель

Отбой. Огромная кровать. Пустота с правой стороны теперь казалась еще более зияющей на фоне упакованных сундуков. Я легла, уставившись в темноту. Ледяная глыба растаяла, оставив лишь дрожащую от усталости и страха женщину. Образы Версаля смешивались с видением корабля Лео на темных волнах. «Доберется ли? Что ждет его в Венеции? Что ждет меня завтра?»

Но подступающую панику снова сжала воля. «Выстою». Я сжала кулаки под одеялом, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль — напоминание о реальности. Ради Лео. Ради того света, что был в глазах Колетт, когда она говорила о рисовании садов. Ради Мари, готовой идти со мной в самое пекло. Ради будущего, которое мы отвоюем.

Я зажмурилась, пытаясь представить не враждебные зеркала Версаля, а его сады. Цветущие. Яркие. Как на картине, которую напишет Колетт. Это был крошечный огонек надежды в надвигающейся тьме.

«Завтра дорога,» — прошептала я в подушку, уже наполовину во сне. — «Завтра… Версаль. Надевай доспехи, Елена. Грядет бал твоей жизни. И танцевать придется на лезвиях.»

Последним ощущением перед сном был не запах лаванды, а едва уловимый, горьковато-сладкий аромат грозы, витавший в воздухе за окном. Гроза приближалась. И я ехала ей навстречу.

Утро в Шато де Виллар выдалось хмурым и недобрым. Небо нависло низкой свинцовой пеленой, точно отражая состояние души. Во дворе — королевские гвардейцы. Не почетный эскорт, а караул. Синие мундиры, белые перевязи, бесстрастные лица. Им было приказано доставить «гостью» короля, и они стояли, как изваяния, подчеркивая унизительную суть этого «приглашения». «Заключенную везут», — пронеслось в голове, и горечь подкатила к горлу. Я сжала кулаки под складками дорожного плаща — темно-серого, практичного, ставшего первым щитом в этом путешествии.

Впереди отряда, на великолепном вороном жеребце, восседал капитан. Молодой, лет двадцати шести, с прямым, как шпага, станом и резкими, но правильными чертами лица под треуголкой. Взгляд — острый, оценивающий, но пока без придворной надменности. Он окинул взглядом приготовления, его взгляд скользнул по сундукам, по Мари и Колетт, уже ждавшим у кареты, и, наконец, остановился на мне, когда я переступила порог.

И тут произошло нечто. Его бесстрастное лицо дрогнуло. Глаза, холодно-серые, как утро, вдруг расширились, в них мелькнуло нечто неуловимое — чистый мужской восторг, смешанный с искренним изумлением. На секунду он застыл, будто увидел призрак. Затем, с непривычной для военного, резвостью он спешился одним плавным движением.

«Мадам графиня,» — его голос, только что командный, смягчился, обрел почтительные нотки. Он подошел, сняв шляпу, и предложил руку, чтобы помочь подняться в карету. Его перчатки были безупречно белыми, прикосновение — твердым и уверенным. — «Капитан Арман де Ларю, к вашим услугам. Дорога неблизкая. Если вам что-либо потребуется в пути — только скажите. Я буду рядом.» Его взгляд на мгновение задержался на моем лице, и в нем читалось не только служебное рвение.

«Что это было?» — мелькнуло в голове, когда я приняла его руку и скользнула на мягкое сиденье кареты. «Ожидала надменного тюремщика, а он… смотрит, будто увидел нечто неожиданное. Почти благоговейно. Или это лишь маска?» Его внезапная галантность и сбитый с толку вид противоречили образу бездушного исполнителя приказа. Это вызвало не столько тревогу, сколько осторожное недоумение.