Книга Летний сад, страница 350 – Полина Саймонс

Клятвы, раскаяние, обещания, снова клятвы…

Она слушала его, она кивала. Все это были лишь слова. Что толку было в его обещаниях? Он не мог объяснить, она не понимала. Она лишь пыталась что-то исправить, позволяя ему ласкать ее.

Татьяна взяла своими маленькими руками его большие руки, истерзанные колючками чолья, положила их себе на грудь. «У тебя самые сильные руки», – шептала она. Он отодвинулся. Она сжала его длинные, крепкие пальцы, напряженная и дрожащая, положила их себе между бедрами. Он отвел их.

– Посмотри на меня, – шептала она, плача, ложась на спину, раздвигая ноги. – Я беззащитна перед тобой. Пожалуйста, прикоснись ко мне. Мне нравится твоя любовь, Шура. Нравится твоя любовь.

Целуя ее пушистый холмик, прижимая к ней ладони, он покачал головой и немного отодвинулся.

– Пожалуйста, касайся меня, – повторила она. – Почему ты не хочешь коснуться меня?

– Разве ты не понимаешь, почему это так? Я не могу соединиться с тобой, пока ты не простишь меня.

Он был прав.

Он прижал свой лоб к ее лбу, свою влажную щетинистую щеку к ее щеке. Он прижал губы к ее сердцу, его влажные черные волосы щекотали ее ключицы. «Пожалуйста, прости меня». Белое золото такого же цвета, как волосы моей истинной любви.

Все это любовь, и все равно этого недостаточно. Она плакала от отчаяния.

– Как я могу тебя простить? Это то единственное, чего я не способна простить. Я не знаю, как это простить.

– Я проклят, – заявил Александр, падая на спину. – Я был ослеплен собственной глупостью на краткий миг нашей жизни, на мгновение той вечности, в которой мы с тобой живем, и я споткнулся. Черт меня побери. Я отвратителен, и я абсолютно не прав. Я низок и тошнотворен. Обещаю, я сделаю все, что могу, чтобы все исправить, чтобы стало лучше. – Он глубоко вздохнул. – Но… что ты имела в виду, когда сказала, что не знаешь, как простить меня?

Татьяна заговорила самым тихим шепотом:

– Александр Баррингтон, скажи, а ты бы знал, как простить меня?

Они оба знали непостижимый ответ на этот непостижимый вопрос.

Ответом было «нет».

Александр молча смотрел на нее, потом закрыл лицо ладонями.

– Ладно, но что нам с тобой делать, Татьяна? – в отчаянии произнес он. – Мы не можем жить так, как жили.

Она начала было что-то говорить, предлагать ему несколько вариантов на выбор, но тут он раздвинул ей ноги и лег на нее, чтобы успокоить ее тело, дрожавшее от безграничного страдания этой невыносимо бесконечной ночи.

– Послушай меня, – сказал Александр, сжимая ее голову между своими предплечьями, а ладони сомкнув на ее макушке. – Нужно понять только одно, и тогда все остальное станет легче. У нас с тобой только одна жизнь. И другого выбора нет. Когда-то давно мы вместе отправились воевать, вместе ушли в окопы, пережили вместе Ленинград. Напомни себе все то, через что мы прошли. Разве мы думали тогда, что доберемся хотя бы до Лазарева? А после Лазарева сможем оказаться в Напе, или на Бетель-Айленде… или здесь? Я знаю, иногда все становилось невыносимым для нас. Мы сгорали дотла, но каким-то чудом поднимались и шли дальше. Иногда я возвращаюсь с войны – и я мертв, а иногда я слышу твой голос и не обращаю на него внимания, а иногда случается невозможное, не знаю как и не знаю почему. Я не могу защититься. Я знаю, ты этого хочешь, но у меня нет объяснений. Нет оправданий. И в этот единственный раз в моей жизни, когда мне нужно больше, чем простое «я виноват», у меня нет ничего, кроме огромного сожаления. Я не хочу справедливости от тебя, – сказал он. – Мне нужно милосердие. – Он застонал. – Я совершил чудовищную ошибку, и я умоляю тебя простить, Татьяна. Я умоляю, – произнес он с судорожным вздохом, – прости меня. Но другой жизни для тебя и меня нет – нет раздельной жизни. Нет другого бункера, нет уложенных вещей, нет ухода, нет других жен. Нет ничего и никогда, только ты и я.