Книга Летний сад, страница 472 – Полина Саймонс

– Энтони, – сказал Александр, кладя ладонь на голову сына, и его израненная грудь разрывалась. – Ты хороший мальчик.

– Я так облажался, – сказал Энтони другой ночью, наверное, хотя все дни и ночи сливались для Александра воедино. – Я никогда не слушал то, что мне говорила мать. Все наши тайны выдал прямиком врагу. Мне действительно жаль. Я полностью доверял этой девушке…

– Ты всю жизнь был таким. Открытым.

– Я ее не видел. Действительно был очарован. Я думал, что она Андромеда, а она оказалась горгоной Медузой, я и не подозревал ничего, пока не стало слишком поздно. – Голос Энтони прерывался. – Не знаю даже, что меня сбило с толку – ее якобы несчастное сердце или моя собственная глупость.

– Знаешь что, Энт? – сказал Александр. – Незачем заниматься самобичеванием. Ты пострадал достаточно.

Ему хотелось сказать Энтони, что даже в нечестивом мире Мун Лай, где белое есть черное, а черное есть белое, где Энтони был обманут и предан, где сердце Энтони стало игрушкой ядовитого тайпана, где дети ничего не значили, горгона Медуза все же приходила к его клетке дважды в день, чтобы сменить бинты и дать ему опиум, чтобы облегчить боль.

– Мне так тяжело из-за Тома Рихтера, – сказал Энтони, и у него сорвался голос.

– Да, приятель, – согласился Александр. – Мне тоже.

Они не в силах были говорить о нем. Александр отвернулся. Он готов был заплакать. Он уж слишком размяк на этой госпитальной койке; нужно было поскорее становиться на ноги.

Энтони рассказал Александру, что в далеком шестьдесят шестом году Рихтер позвал его к себе, перед тем как Энтони перевелся в группу особых операций, и сказал, что, прежде чем он примет его под свое командование, ему нужно выяснить кое-что, и прямо перешел к делу. Рихтер сказал, что, хотя он разошелся с женой в пятьдесят седьмом и время для обвинений давно миновало, его все же слегка мучает один маленький вопрос и он хочет получить на него ответ. После банкета во «Временах года» по поводу выпуска, когда они все уже вышли в вестибюль в ожидании своих машин, Энтони шарил по карманам в поисках зажигалки, и Викки подошла к нему, зажгла свою собственную и поднесла к его сигарете. Рихтер упомянул об этом по единственной причине: за все семнадцать лет, что он знал свою жену, она никогда никому не давала прикурить.

– Я ответил, что просто не понимаю, о чем он, что я вообще ничего такого не помню, однако извинился, а Рихтер сказал, что ничего неуместного в этом не было. Я же сказал, что тогда и думать не о чем. А потом мы уехали и больше об этом не вспоминали.

Отец и сын склонили головы, глядя в разные стороны, и Александру хотелось сказать, что иногда даже плохие мужья что-то замечают, однако потом, поскольку они порядочные люди, поступают правильно, но иногда случается невозможное, и простая зажигалка вспыхивает молнией… И тогда хочется спросить, продолжает ли Викки подносить зажигалку к сигарете Энтони, но он не спрашивает.

Александр закрывал глаза, когда Татьяна ухаживала за ним, перебинтовывала, мыла, обнимала и кормила, пока он медленно поправлялся, термометр показывал нормальную температуру благодаря ее заботам и постоянному ровному шуму его семьи.

– Милый, – сказала как-то Татьяна, щупая его ноги, чтобы проверить, не холодные ли они, и поправляя одеяло, – ты знаешь, что твой младший сын соорудил в этом году ради своего научного проекта? Копию атомной бомбы. – Она помолчала. – По крайней мере, я надеюсь, что это копия.