Онлайн книга «Летний сад»
|
Глаза Александра наполнились чем-то очень живым; он быстро отвернулся, потому что не мог смотреть на Энтони, чьи глаза тоже странно заблестели. – Таня, – прошептал Александр. – Ты где, Таня? Детей отодвинули в сторону, и, хотя они все так же пытались просунуть поближе маленькие головы, их бесцеремонно оттолкнули, и теперь перед ним, на краю его кровати, у самых его ребер, сидела Татьяна. Его рука поднялась и легла на ее колено. Он ощутил ладонью ее юбку: она была мягкой, трикотажной или кашемировой. Он ощущал под юбкой ее бедро. Ах, какое оно крепкое… Он провел пальцами по ее пуловеру, тоже мягкому, кашемировому, по ее груди – ах, какая она тяжелая… – по горлу, по лицу. Да. Это была Татьяна, не призрак, материальная. Ее можно было потрогать. Его маленький Ньютон обладал массой и занимал место в пространстве. Маленький сгусток материи в бесконечном пространстве. Вот что давала ему математика – принципы проекта, что связывал воедино безграничное мироздание. Вот почему он измерял ее. Потому что она была порядком. Ее руки обвились вокруг него. Александр почуял запах сиреневого мыла, клубничного шампуня, слабые запахи кофе, мускуса, шоколада, оттенки теплого хлеба, сахара, карамели, дрожжей… Такие знакомые, успокаивающие запахи, они были как прибежище, и он прижался к ее шее, к ее груди, ее шелковые волосы были в его ладони… Он был жив. Она молчала, просто дышала глубоко, обнимая его, тревожа собственный Стикс, свое трепещущее сердце у его щеки. Но он кое-что сказал. Прошептал, утешая ее: – Детка, да разве я мог умереть, если ты вливала в меня свою бессмертную кровь? А позже-позже-позже, когда он думал, что они ушли – или он ушел, – чтобы поспать, возможно, куда-то в местечко внутри его головы, откуда они не могли дотянуться до него, в темноте, он открыл глаза – и рядом с ним сидел Энтони. Александр зажмурился, не желая, чтобы Энтони увидел все то, что он нес в себе, а Энтони наклонился к нему и прислонился лбом к перебинтованной груди Александра. – Па, – прошептал он, – Богом клянусь, ты должен это прекратить. Ты уже несколько недель это делаешь – отворачиваешься каждый раз, когда посмотришь на меня. Пожалуйста. Довольно. Мне и так досталось. Думай о себе, помни себя – разве ты хочешь, чтобы моя мать отвернулась от тебя, когда ты пришел с войны? Пожалуйста. Черт с ней, с рукой. Мне плевать. Я не Ник Мур. Я как мама. Я приспособлюсь мало-помалу. Я просто рад тому, что жив, что вернулся. Я думал, моей жизни конец. Я не представлял, что вообще когда-то смогу вернуться, па, – заговорил Энтони, подняв голову. – Из-за чего ты горюешь? Это ведь даже не правая рука. – Он улыбнулся. – Она мне никогда не нравилась. Ни мяч ею не поймать, ни письмо написать. И уж точно ею я не мог бы, как ты, застрелить Дадли. Так что забудь. Прошу. – Да, – прошептал Александр. – Но ты больше не сможешь играть на гитаре. И многое другое делать не сможешь. Играть в баскетбол. В бейсбол. Держать свое новорожденное дитя… Энтони сглотнул: – Или снова пойти на войну. – Он помолчал. – Я знаю. Я должен приспособиться. В этом дело. Мама так говорит, и ты должен к ней прислушаться. Она говорит, я справлюсь с жизнью, и намерен справиться хорошо. Мы все хотим одного: чтобы ты поправился. Только этого и хочет каждый. |