Книга Татьяна и Александр, страница 300 – Полина Саймонс

– Дать морфия?

– Нет, – ответил он. – Тогда я отключусь на всю ночь. – (Она на шаг отошла от него.) – В ду´ше было отлично. Горячая вода. Белые полотенца. Так здорово, так неожиданно!

– Да, – отозвалась она. – В Америке хватает комфорта.

Они отвернулись друг от друга. Она тоже пошла в душ. Когда она вышла, завернувшись в полотенце, он уже спал нагишом на спине поверх одеяла. Она укрыла его и опустилась в кресло у кровати, глядя на него. Запустив руку в сумку медсестры, Татьяна теребила шприцы с морфием.

Она не могла позволить, чтобы его вернули в Россию. Пусть лучше он предстанет перед Богом, чем им снова завладеет Советский Союз.

Взяв с собой сумку, она залезла под одеяло и обхватила сзади нагое тело Александра. Держа его в объятиях, она рыдала, уткнувшись ему в обритый затылок. Советы оставили от сильного мужчины лишь кожу да кости.

А потом он заговорил:

– Энтони – хороший мальчик?

– Да, – ответила она. – Замечательный.

– И он похож на тебя?

– Нет, муженек, он похож на тебя.

– Это плохо, – сказал Александр, поворачиваясь к Татьяне.

Они лежали нагие лицом к лицу.

Их сожаления, их дыхание, две их души переплетались между собой, истекая кровью и горестно стеная в неспокойной ночи.

– Со мной или без меня ты жила и всегда будешь жить по своим правилам, – сказал он.

– Я так старалась для тебя. Хотела преуспеть ради тебя. Я представляла себе, чего бы ты хотел для нас обоих, и старалась воплотить это.

– Нет, это я старался ради тебя, – возразил Александр. – Я хотел добиться всего ради тебя. Я представлял тебя мысленным взором, надеясь на то, что ты будешь довольна мной. Что ты кивнешь и скажешь: «Ты правильно поступил, Александр. Ты правильно поступил».

Пауза.

Уханье совы.

Может быть, хлопанье крыльев летучей мыши.

Лай собак.

– Ты правильно поступил, Александр.

Он обхватил ее руками и прижался губами к ее лбу:

– Татьяна, жена моя, у нас никогда не было будущего. Этой ночью мы проживем еще пять минут. Так мы жили всегда, ты и я, и снова будем так жить, еще одну ночь в белоснежной теплой постели.

– Будь моим утешением, пойдем со мной, – рыдая, сказала Татьяна. – Поднимись и пойдем, возлюбленный мой.

Он гладил ее по спине:

– Знаешь, что спасало меня многие годы в штрафбате и тюрьме? Ты. Я думал: раз ты сумела выбраться из России, через Финляндию, через войну, беременная, с умирающим доктором, не имея с собой ничего, значит и я смогу все пережить. Если ты сумела выжить в Ленинграде, вставая каждое утро и скользя по обледенелой лестнице, чтобы принести родным воду и хлебный паек, я думал, что тоже смогу выжить. Если ты все пережила, то смогу и я.

– Ты даже не представляешь, как плохо мне было в первые годы. Ты бы не поверил, расскажи я тебе.

– С тобой был мой сын. У меня ничего не было, кроме тебя, того, как ты прошла со мной через Ленинград, через Неву и Ладогу, как залечила мою развороченную спину и лечила другие мои раны, исцеляла меня, спасала меня. Я был голоден, и ты накормила меня. У меня не было ничего, кроме Лазарева… – Голос Александра пресекся. – И твоя бессмертная кровь, Татьяна. Ты была моей единственной жизненной силой. Ты не имеешь понятия, как истово я стремился снова увидеться с тобой. Ради тебя я сдался врагу, немцам. Из-за тебя в меня стреляли, меня избивали, предавали и признавали виновным. Я хотел лишь вновь увидеть тебя. То, что ты вернулась за мной, – это самое главное, Тата. Разве не понимаешь? Остальное не важно. Германия, Колыма, Дмитрий, Николай Успенский, Советский Союз – все это ничто. Забудь об этом. Слышишь?