Книга Бандит Ноубл Солт, страница 122 – Эми Хармон

– Ноубл? – послышалось вдруг от кухонной двери.

– Ох, черт тебя дери, парень, – простонал Сандэнс, – ты вообще когда-нибудь спишь?

Бутч опустил карты на стол и обернулся:

– Что, Гас?

– Мама спит. И там так темно. А мне очень грустно.

– Сдавай ему, – приказал Сандэнс и выдвинул из-за стола еще один стул.

Ван так и сделал, и Огастес, босоногий, в одной ночной рубашке, отчаянно напоминавший одного из пропавших мальчишек Питера Пэна, опустился на стул рядом с Бутчем.

Они сыграли целый круг, прежде чем Огастес заговорил.

– Мой отец плохой человек, – произнес он, не поднимая глаз от карт.

– О ком это он, Бутч? – переспросил Ван, морща лоб, ничего не понимая.

Огастес взял себе карты из колоды:

– Граф Уэртогский. Он мой отец, правильно, Ноубл?

– Да, Гас. Правильно.

– Еще одну, – перебил Сандэнс, и Ван послушно сдал ему карту.

Но Огастес не закончил:

– Он обижал мою маму.

– Пас, – сказал Сандэнс.

– Я тоже. – Бутч бросил карты на стол.

– Что у тебя, парень? – набросился на Огастеса Ван.

– Старший стрит.

– Да ты шутишь! – воскликнул Ван.

Он тут же снова раздал всем карты и наполнил стоявший перед Огастесом стакан. Огастес так быстро схватил его и выпил, что Бутч не успел его остановить.

– Фу! – выпалил Огастес. Глаза у него слезились, дыхание сперло.

– Ты что делаешь, Ван, чтоб тебя? – прошипел Бутч.

– Хочу, чтобы ему стало полегче. Может, он наконец ляжет спать, и тогда я выиграю.

– Больше не пей, Огастес. Понял? – резко сказал Бутч. – Ты куда умнее. Имей в виду, выпивка разрушит твою жизнь быстрее, чем любые другие проделки.

– Остынь, Роберт Лерой, – вмешался Ван. – Ты прямо как папаня заговорил. От одного стакана ничего не будет. Всего должно быть в меру, помнишь?

Бутч оттолкнулся от стола и развернул к себе Огастеса так, чтобы мальчик не видел Вана с Сандэнсом:

– Послушай меня, Гас. Мой отец был хорошим человеком. Он всю жизнь работал. Всегда возвращался домой. Не пил и не играл. Ничего не крал. Он любил мою мать и никогда не повышал на нее голос. И руку не поднимал.

– Нас-то он поколачивал, если было за что, – прибавил Ван. – Но мы, дети, были такие дикие, что, если бы он нас не бил, нас бы стоило отдать гошутам^[27].

– Гошутам? – вытаращил глаза Огастес.

– Это местные индейцы. Их и племенем-то не назовешь, – отвечал Ван.

Бутч снова попытался взять дело в свои руки, воспользовавшись вмешательством Вана:

– Гошуты все равно что животные. Они питаются жуками и корнями, ставят капканы на зверей. Дома у них похожи на кучу палок, а порой они и вовсе селятся в пещерах, чтобы легко было все бросить и переселиться на новое место. Правда, когда одни гошуты бросают свое жилище, в нем тут же селятся другие. Такая вот у них жизнь. У нас тоже мало что было за душой, и все-таки побольше, чем у гошутов, и отец хотел, чтобы мы это ценили. Но я не ценил того, что имел.

– У вас был хороший отец, – сказал Огастес. Нижняя губа у него снова поползла вперед, и по щекам, прямо на лежавшие на столе карты, побежали слезы размером с небольшие камушки. – Не то что у меня.

– Гас… послушай-ка. – И Бутч похлопал его по спине, вытер ему слезы платком. – Отец у меня был хороший, и мать тоже, но я все равно стал тем, кем стал. Все равно натворил дел. Я много плохого сделал.

– Вы никого не обижали.

– Ну что ты, обижал, конечно. Все мы кого-то обижаем. Кто-то сильнее, кто-то слабее. Я принимал неверные решения, хотя отец меня предупреждал. Но я думал, что я умнее. Хотел жить по-другому, но не знал, как этого добиться. И потому стал вором. Грабил банки. И поезда. Я не был хорошим человеком, хотя мой отец был хорошим. И Ван тоже не был.