Книга Ариадна из чугуна и стали, страница 57 – Виолетта Орлова

– Только я смогу остановить каверну. Если не сделаю этого – она сожрет здесь все, в том числе поезд… Скорее, Элли, прошу тебя.

На этот раз она повиновалась без разговоров. Мир вокруг тотчас же хаотично закружился, она бежала. Вереница служебных помещений замелькали перед глазами: калейдоскоп серых картинок. Дыхание стеснило грудь. Уши заложило. Скользкий пол совсем не располагал к подобным пробежкам, равно как и ее неудобная обувь. В какой-то момент Элли не рассчитала движение, оступилась и неловко упала на пол, сильно расшибив коленку. Кажется, пошла кровь. Инстинктивно она коснулась ноги и вдруг почувствовала, как пальцы укололись обо что-то острое, новая боль, что такое? Недоумевая, Элли поднесла руки к глазам. Оказалось, что кусочек серого стекла вонзился ей под кожу. Ах да, ведь это то самое место, где она нашла свою туфлю. Разбитая чернильница – именно она уколола ее в палец! В этот самый момент произошло то, чего она так истово желала: Элли начала вспоминать.

Реальность, в которой она сейчас находилась, словно раскололась надвое, теперь перед глазами отчетливо проявился эпизод из прошлого: вот она также бежит по второму этажу, спотыкаясь о разбросанные пассажирами вещи. Затем неуклюже поскальзывается на брошенной кем-то чернильнице, падает на пол. Ее оливковая туфля залита красным, острое стекло вонзилось в пятку, она снимает туфлю, пытаясь вытащить осколок, но позади раздается скрежещущий звук – страшный, уродливый, ибо столько в нем содержится противоестественности. Такие звуки не издавал бы зверь, равно как и человек, он словно относился к иному миру: неизведанному, жуткому. Забыв про все на свете, в том числе и про туфлю, Элли пугливо бежит к поезду; ей не приходит в голову выяснить, что случилось с Кеем, в сознании мелькают излишне разумные мысли, которые вполне прикрывают ее трусость, вроде «помоги сперва себе сам, а потом спасай мир», «думай в первую очередь о себе, а потом о других». Элли бежит к поезду, там ее ждет бригада, они в глубокой растерянности, наперебой спрашивают, что случилось. Торопясь, Элли рассказывает про активную каверну, машинист – тот самый, который отец, – стремительно бледнеет, порывается кинуться к столь мрачному вокзалу, ибо в первую очередь думает о судьбе сына, однако в последний момент рывком останавливается, отчаянно сжимает челюсть, так сильно, что напрягается каждый мускул его лица. Элли как наяву увидела его – жуткую искореженную маску, но не лицо. «Мы уезжаем отсюда» – приказывает через силу. Видно, что больше всего на свете ему хотелось бы принять другое решение – бежать внутрь, на помощь к родному человеку, однако он активно противостоит своим желаниям.

«Почему?» – одними губами шепчет Элли.

«Мы еще можем спастись. Промедление смерти подобно. В поезде тысячи людей, тысячи живых жизней, за которые я отвечаю. А Кей – один!» Один!

Ошарашенная этим ответом, Элли молчит, из глаз текут слезы. А потом видение обрывается.

Девушка снова обнаружила себя сидящей на втором этаже пресловутого вокзала. Справа от нее валялась разбитая чернильница и раздражающе зеленая туфелька, по цвету, будто скисшая оливка. Элли схватила ее как доказательство своих мрачных видений и кинулась прочь с вокзала. Ей придется повторить то, что пришло ей вместе с воспоминанием. В противном случае могут пострадать пассажиры. На сей раз обувь была на ней. Она бежала медленно, с огромным трудом, сапоги сделались чугунными. События в точности повторялись: перед поездом уже собрались люди, на нее с удивлением посмотрел Бен, в лице его сквозила растерянность, позади стоял взволнованный отец Кея. Одного взгляда на Элли ему было достаточно, чтобы по цвету лица стать неразличимым с пеплом. В угольно-черных прожекторных глазах (таких же, как и у сына) застыл немой вопрос – настойчивый, почти угрожающий.