Книга Царствование Розы, страница 20 – Кейт Голден

Купальня. И Мэддокс, говорящий мне не переодеваться из ночной рубашки… Вероятно, время пришло. Несмотря на подступающую тошноту, я продолжала идти. Я должна была быть сильной, если хотела жить.

Но монотонное напевание Мэддокса никак не помогало. Оно звучало в теперь пустых, гулких залах, словно похоронный марш, пока мы шли втроем — в моих мягких тапочках, бесшумных по сравнению с тяжелыми ботинками Мэддокса и Вин. Я ждала, что меня подведут к дверям, которые откроются в сырое, темное помещение бань, похожее на то, где я выросла. Ждала запаха застоялой воды, пота и тайных связей.

Вместо этого меня привели к целому крылу, охраняемому по крайней мере еще двенадцатью королевскими гвардейцами.

Мэддокс и Вин провели меня сквозь серебряное море солдат, и крыло замка распахнулось перед нами. Стерильный стеклянный атриум — холодный и аскетичный. Несколько мраморных колонн, подпирающих невероятно высокие потолки. Железные книжные шкафы. Два белых кресла без единой вмятины или пятна, сшитые из меха некогда лохматого, кудлатого и густого существа. Вероятно, того, которого мне не представить даже в самом безудержном воображении.

И пять глянцевых черных дверей внутри всей этой стеклянной хрупкости. На каждой — одна рубиново-красная ручка, которая заставляла меня думать об окровавленной руке, отчаянно пытающейся ее приоткрыть. В центре каждой двери разный золотой символ: луна, солнце, волна, лист и пламя.

Мы направились к средней двери, с гербом в виде волны, как раз когда мимо нас прошли два королевских гвардейца, каждый с громадным стеклянным бочонком белого, мерцающего лайта. Я могла поклясться, что эссенция гудела сквозь стенки бочки, и скудный лайт в моих венах пульсировал, словно подобное притягивалось к подобному.

Мой лайт. Это был мой лайт…

Я вытянула шею, чтобы видеть, как они проносят бочки через вход, отмеченный символом солнца.

— Лазарь хранит весь собранный лайт в своем собственном крыле?

Ни один из стражников не удостоил меня ответом, и меня втолкнули внутрь.

Частные купальни Лазаря разительно отличались от бань моего детства. В Аббингтоне была одна-единственная каменная купель под потрепанными сводами, а здесь — бесчисленные бирюзовые бассейны, утопающие в клубах пара и уходящие за горизонт, как дюны. Одни воды застыли, словно лед, другие волновались сами по себе, без единого купальщика, будто невидимое подводное течение тревожило их глубины. Третьи же яростно кипели и бурлили, хлестая брызгами в насыщенный влагой воздух.

Мы стояли на балконе из белого камня. Я вдыхала воздух, насыщенный запахом минералов, серы, мрамора и мыла, и осматривала все это молочно-бирюзовое пространство. Эти бани, как и все в Солярисе, были вопиюще показной и чрезмерной роскошью. Я в любой день выбрала бы скромную фарфоровую ванну Кейна.

С обеих сторон балкон расступался, давая начало двум зыбким лестницам, что терялись в глубине, извиваясь меж купален по пути к самому сердцу комплекса, где покоился главный водоем. Светло-синяя вода, покрытая легкой рябью и дымкой пара, струилась без видимых границ, мягко переливаясь в окружающие ее чаши.

И в сердце всей этой искрящейся, безмятежной нефритовой воды — Лазарь.

Его неоспоримая красота была, пожалуй, самым отвратительным в его облике. У него были высеченная из гранита челюсть и пронзительные серые глаза, точно как у Кейна. Прожив тысячу лет, его густые темные волосы немного поседели, но он так же уверенно носил их длинными, как и его сын. Но в Лазаре не было ни капли тепла Кейна. Ни капли его радости. Эти мрачно сжатые губы, стальные нахмуренные брови и широкий мускулистый торс заставляли мой желудок сжиматься от тошноты. Я была благодарна, что не ела с утра. Иначе меня бы вырвало.