Книга Сошествие в Аид, страница 121 – Хейзел Райли

Повторять дважды не пришлось. Он рывком снимает майку, бросает её к ногам и смотрит прямо на меня. Я стягиваю кеды и спускаю леггинсы. Хайдес повторяет движение, а его глаза уже цепляются за мой топ.

Я улыбаюсь и, не отводя взгляда, стягиваю его через голову. Хайдес сжимает челюсть, но взгляд держит на моём лице — не опускает его к груди, обнажённой до последней детали. Точно, как тогда, на сцене.

— Хейвен… — выдыхает он.

Я делаю шаги навстречу. Наши торсы касаются, по коже бегут мурашки. Хайдес дёргается, опускает голову ровно в тот момент, когда мои пальцы ложатся на резинку трусиков и начинают тянуть вниз. Его подбородок взлетает — он отказывается смотреть.

Я сбрасываю остатки одежды и встаю на цыпочки. Не достаю до уха, приходится довольствоваться ключицами. Смотрю снизу вверх, он отвечает взглядом.

— В любой игре, Хайдес, я никогда не отступлю. Буду подстраиваться под каждое правило, даже если его изменят в последний момент, и всё равно постараюсь обратить ход в свою пользу. Буду играть, даже когда у меня не останется ни одной фигуры. Всегда.

Он сглатывает. В серых глазах плещется яростное, дикое желание. Два шага назад — и хриплый рык:

— Иди под душ, Хейвен, пока я не послал к чёрту своё самообладание и не позволил себе рассмотреть каждый сантиметр твоего тела.

Я склоняю голову набок, с наигранным интересом:

— Ах да? А зачем тебе это самообладание? Почему не смотришь?

Он сокращает расстояние. Мы сталкиваемся телами, остаёмся приклеенными друг к другу. От него пахнет потом, но этот запах смешивается с чистотой и дурманит так, что хочется уткнуться лицом в его грудь и пить его без остановки. Я замираю, когда чувствую напряжение в его боксерах.

— Я посмотрю на твоё голое тело только тогда, когда сам раздену тебя. С твоего согласия. И когда ты мне его дашь, а ты дашь, Хейвен, одежду я сниму не так нежно, как ты это сделала. — Он отворачивается и указывает в сторону. — Иди.

Ответа у меня нет. Раунд закончен вничью — и меня это устраивает.

Я захожу в кабинку, ноги ватные. Открываю кран, горячая вода накрывает меня с головы до ног. Я закрываю глаза, чтобы не сорваться и не уставиться на Хайдеса, пока он раздевается. Но всё равно слышу, как он становится рядом, за перегородкой.

В конце концов не выдерживаю. Поворачиваю голову. Он в профиль, вода приглаживает чёрные волосы, он проводит по ним руками, откинув голову назад. Капли бегут по прессу, скатываются вниз по животу и дальше… Я резко обрываю взгляд, прежде чем они достигнут слишком запретной линии.

— Хочешь подойти поближе и рассмотреть, как следует? — бросает он.

Я мгновенно отворачиваюсь, подставляю спину, хватаю мыло и начинаю тереть кожу так быстро, что сама едва успеваю за руками. Мне нужно смыться отсюда, и как можно скорее. Моё сердце точно не выдержит дольше.

Рука хватает меня за предплечье и тянет к перегородке. Моя спина ударяется о холодную поверхность, и Хайдес, с другой стороны, наклоняется ближе.

— Семнадцатое ноября для меня — день, когда мать бросила меня у мусорного бака. День, когда женщина, девять месяцев таскавшая меня в животе, смирилась с тем, что так и не смогла избавиться от меня. Видимо, я был мелким ублюдком, слишком цеплявшимся за жизнь. Вот почему мне нечего праздновать. Каждый семнадцатый ноября — это настырное напоминание о том, что меня не должно было быть, что я с самого начала был существом, недостойным ни любви, ни самой жизни. Я не хочу поздравлений. Не хочу подарков. Не хочу ничего, кроме того, чтобы притвориться, будто это день, как все остальные, — шепчет он хрипло. И голос ломается именно на последних словах, руша маску равнодушия, которой он пытался прикрыться.