Книга Кофейные чары Герцогини, страница 80 – Кэлли Рин

Шли не переговоры. Шло оглашение приговора. Определялись условия безоговорочной капитуляции.

Каэлан вёл процесс с мрачной, неумолимой прямотой солдата, знающего цену мира. Его голос, глухой от усталости, но твёрдый как гранит, звучал в мёртвой тишине зала, оглашая пункты будущего договора. Каждое слово было отчеканено на наковальне войны: Валерия публично и официально признаёт своё поражение и агрессию, отказываясь от всех прежних притязаний. Выплачивает контрибуцию, размер которой заставил даже Борги присвистнуть — золото, зерно, лес, металл должны были десятилетиями течь в Лорайн, компенсируя разрушения. Все военные преступники и зачинщики войны выдаются для суда Советом Победителей. Проклятый орден «Разрушителей» распускается, его архивы и инструментарий уничтожаются. И, как главная гарантия, — наследный принц Валерии остаётся в Солиндейле в качестве почётного заложника до полного выполнения всех условий.

Арманд, слушая, будто съёживался, с каждым пунктом его гордыня и спесь таяли, обнажая жалкое, испуганное нутро правителя, проигравшего всё. Он пытался что-то возразить, сослаться на честь, на традиции, но взгляд Каэлана, полный холодного презрения, заставлял его замолкать. Он был вынужден кивать, безропотно соглашаясь на всё, лишь бы сохранить хоть призрачный намёк на власть и жизнь для своего рода.

Отдельный, тщательно выверенный ритуал был посвящён судьбе Изабель. Борги, потягивая вино из рога, мрачно предложил: «Голову на пику у границы. Чтобы вороны клевали и ветер выл в её черепе. Лучшее предупреждение для всех, кто задумает недоброе». Люсьен, pragmatist до мозга костей, возразил: «Смерть — это слишком просто. Её разум — склад опасных знаний. Их следует выведать, а её — запереть в самой глубокой темнице, подальше от солнца и чужих ушей». Каэлан, скрестив руки на груди, парировал: «Знания слишком опасны, чтобы существовать. Они как семя чумы — одно неверное движение, и эпидемия повторится. Её существование — угроза сама по себе».

Все взгляды, словно по команде, обратились к Элинор. Она долго молча смотрела на свою заклятую врагиню, в тишине зала слышалось лишь тяжёлое дыхание Борги. Она видела не просто злодейку. Она видела искривлённое, больное воплощение голода к власти, лишённое всякой морали, но наделённое страшным intellect. Казнь была бы милосердием. Темница — риском. И тогда она заговорила, и её голос, тихий, но чёткий, прозвучал как приговор высшей инстанции: «Не казнь и не темница. Изгнание. Вечное и полное. На пустынный, негостеприимный остров в самом негостеприимном море, о котором знают лишь мореходы-неудачники. Остров, лишённый магических линий силы, где её искусство будет бесполезно. Пусть её собственный разум, вечно ищущий пищи для интриг и манипуляций, лишённый внешних stimuli, обратится на себя самого. Пусть её вечным тюремщиком станет её же неутолённое тщеславие. Это будет куда более суровой карой, чем любая плаха или темница».

В зале повисла звенящая тишина. Даже непрошибаемый Борги на мгновение замер, осознавая всю глубину этой утончённой жестокости. Лицо Изабель, наконец, дрогнуло. Её ледяное спокойство треснуло, обнажив на миг настоящий, животный ужас перед перспективой вечного одиночества с самой собой. Это был страх, перед которым меркла даже смерть. Каэлан, посмотрев на жену с новой, глубокой почти смешанной с ужасом гордостью, медленно кивнул. «Да будет так».