Книга Игры титанов: Вознесение на Небеса, страница 256 – Хейзел Райли

— Эпта, — повторяет безукоризненно.

В качестве приза расстёгиваю её брюки и одним движением стягиваю их до колен.

Хейвен вздрагивает:

— Хайдес…

Я барабаню пальцем по её боку и смещаюсь к краю трусиков, заправляя палец под ткань. Хейвен чуть разводит ноги, умоляя не останавливаться. Я вхожу в неё наполовину. Не двигаюсь, и её бёдра дёргаются сами.

Когда она даёт восьмое, я перехватываю её запястье и подношу кисть к губам. С ещё кислым соком на языке целую ей кончики пальцев, обдавая их тёплым воздухом. Свободной рукой погружаю пальцы в её тело. Двигаю средним — и Хейвен сдаётся: отползает только затем, чтобы стянуть брюки полностью и двигаться свободно.

Опускаясь чуть ниже, она усаживается верхом на мою ногу. Как только её пах касается моего бедра, я вынимаю палец и позволяю ей самой решать, как принимать удовольствие.

— Это было восьмое. Октó. Восемь. Теперь девятое. Эннэа. Девять.

Её рука чуть дрожит. Она вкладывает девятое зерно. Затем десятое — я шепчу, что по-гречески десять — дэ́ка. На одиннадцатом её таз едва заметно трётся о мою ногу, а моя рука играет с её клитором круговыми движениями.

— Э́нтека. Одиннадцатое, — говорю, сжимая зерно зубами.

С двенадцатым в пальцах Хейвен уже сбита дыханием, всё её тело мелко дрожит, сосредоточенное на новой вершине. Это не порыв, не яростная спешка. Это медленный танец, полный любви. Я скольжу ладонью между её теплом и своим бедром и позволяю ей вести. Смотрю, как она двигается, загипнотизированный линиями её тела, подсвеченными небесным лунным сиянием. Луна по-прежнему её любимица.

— Додэ́ка, — шепчет она, вкладывая последнее и удивляя меня. — Двенадцать. Двенадцатое.

Может, мне чудится от близости, но двенадцатое зерно слаще остальных. Сок разливается по рту и скатывается в горло, накрывая волной удовольствия, которое мне дарила только Хейвен. И она в тот же миг кончает на моей руке.

С запрокинутой к потолку головой она издаёт хриплый стон — он прожигает мою кожу и ослепляет желанием. Она валится мне на плечо, прячет лицо в ямке у шеи. Я обнимаю и прижимаю её к себе, вкус граната ещё щекочет кончик языка.

— Хочешь тоже попробовать? — тихо предлагаю спустя пару минут.

— Как?

— Возьми ещё шесть — те, что я не дал тебе в октябре, — бормочу. — К чёрту миф: Персефона полюбила Аида за то, что он помог ей понять — она хочет не только весну. Ей нужна сама жизнь весны. Но ей нужны и холод зимы, и сухость осени. Нужны тьма и риск, как и сила. И тебе — тоже.

Теперь Хейвен смотрит на меня ровно. Я откидываю прядь с её лица.

— Ты — солнечный луч, Хейвен Коэн, но ты и капли дождя. Ты — голубизна летнего неба на тёплом утре, и ты — яростный шторм, сметающий всё, что мешает. Ты показала мне свет, что во мне прятался, а я — тьму, что была в тебе.

Она молчит. Боюсь, сейчас она решит, что я рехнулся, и каждое слово — сплошная чушь. Но она доказывает обратное: берёт ещё шесть зёрен, раскрывает ладонь — так, чтобы я мог поднести их к её губам.

— Ты — моя самая глубокая вера, Хейвен, — шепчу и вкладываю первое.

Она морщится от терпкости. Я целую — словно это может подсластить. Даю все по одному, считая вполголоса. Её голос вторит, безупречно ловя греческое звучание числительных.

— Я не хочу принадлежать никому, кроме себя, — шепчет мне в лицо.