Книга Откупное дитя, страница 47 – Юля Тихая

Я сосредотачиваюсь, свожу брови на переносице, и пламя покорно поднимается выше и сияет ярче. Люди не могут этого видеть, только пахнет травой и влажностью, а порыв ветра лохматит Руфушу бороду.

И только тогда воевода кивает и оглашает на всю округу:

— Добро пожаловать в Синеборку.

✾ ✾ ✾

— Вот ещё ложечку, — воркует Жегода и выбирает большой деревянной ложкой кашу со дна миски, где собралась жирная белая подлива. — И ещё…

— Отвали уже, старая…

— Доешь хоть половину, так и отвалю. Ну? Ты же любишь с грибами!

От грибов, честно говоря, в каше одно только слово и немножко запах: перловая крупа разварена в свином жиру, сдобрена сметаной и щедро посыпана сверху укропом с подоконника, а грибы если и были в горшке, то мне их не досталось. Но я, впрочем, не в обиде. Кормят в Синеборке досыта, в местных погребах и разносолы, и вяленое, и сушёное, и всякое другое, одних тыкв шеренга в весь коридор длиной. Я столуюсь вместе со всей семьёй, и за несколько месяцев в крепости уже почти с ними сроднилась.

Хозяйством все занимаются сообща, и оттого дух над Синеборкой всегда витает добрый и дружеский. Как в любом доме, бывают здесь и ссоры, и свои сложности, но легко видеть и то, какими влюблёнными глазами смотрит Бранка на Тауша, и то, как Вишко со своей Дарицы пылинки сдувает, и как братья понемногу собачатся между собой, но дядьку Руфуша уважают вне всякой меры и во всём к нему прислушиваются. Припасами и складом ведает Жегода и правит ими железной рукой: всё у неё посчитано и взвешено, всё по порядку разложено, всё поделено на запасы для возможной осады и пищу на каждый день.

У каждого в крепости своя работа. Руфуш учит детвору и местных военному делу, Тауш объезжает округу, высматривая лихих людей или следы нечисти, учёный грамоте Вишко то считает, то пишет, Лесана ткани перетряхивает, дети смотрят коз и кур, ну и так далее. Моя работа несложная: я лишь дважды в день подкармливаю силами огонь на башне, не давая ему потухнуть, да принимаю страждущих.

Их не слишком-то много. Чигирь ругается, что мне практиковаться надо, руку набить, учиться. Но учимся мы с ним вдвоём вечерами, когда я запираюсь в комнатке, а люди в крепость приходят с совсем простыми бедами: лёгкие болячки, корявый сглаз и прочая ерунда.

Ещё я лечу членов семьи, но бывает это редко. А ещё реже к крепости подходит-таки нечисть. За всё время я только и столкнулась, что с шалостями водяницы и одной хилой юдой, которая от первого же заговора напугалась и сбежала прочь.

Зато Чигирь заставляет меня бегать и лазать по заборам вместе с мальчишками: мол, мечом махать у меня вряд ли выйдет, но сильному телу и с серебряной спицей обращаться легче. Я бурчу на него, но занимаюсь. Если меня и научил чему кладбищенский упырь, так это тому, что ведьме хорошо бы быть быстрой и ловкой. Силы силами, а иногда нет ничего лучше, чем врезать по нечисти со всей дури.

Снег здесь как выпал, так и остался лежать: у местной зимы не забалуешь. Река совсем встала, и вместо лодок вдоль столбов теперь скользят смешные плетёные волокуши. Миновал и излом зимы, по льду тёмными пятнами рассыпались следы речных лошадок, один местный дурак погнался за ними и утоп, а больше как не происходило ничего толком, так и не происходит.

— Это меньше половины, — укоризненно выговаривает Жегода и зачёрпывает ещё каши. — Ты кушай, кушай…