Книга Откупное дитя, страница 49 – Юля Тихая

Мне всё-таки это кажется не совсем честным, но спорить с грачом в этом деле бесполезно. Чигирь только и делает, что важничает и говорит, что я неумёха и совсем не знаю жизни.

Жизни, может, и не знаю, зато к делу своему уже привыкла. После ужина я помогаю убрать со стола, болтаю с Бранкой про обережную вышивку, в которой и сама мало что понимаю, а потом, обогнав идущего на свой вечерний обход воеводу и увернувшись от драчливой козы, перебегаю через двор к башенке и всползаю по лестнице на самый верх.

Огонь сегодня горит даже ярче обычного. Если глядеть в него долго-долго, в языках пламени начнут казаться картины: то силуэты людей, то когтистые лапы, то скрещенные ветви, то птицы с человечьими головами. Чигирь объснял мне, что чарованный огонь — он и не огонь вовсе, а крошечная прореха между сторонами, сквозь которую светятся силы. Но греть об него ладони всё равно приятно.

Морозно, а от реки пахнет водой. Пройдёт ещё совсем немного времени, и лёд потемнеет, треснет. Тогда переправу закроют, долина разделится на две неравные половины, с которых только и можно, что махать друг другу тряпицами, — и так до самой весны.

Иногда я думаю, что могла бы здесь, в Синеборке, остаться. Может, и не навсегда, а на годик, на два… научиться получше, выучить больше заговоров, понять про травы, освоить все те ритуалы, которые я пока могу только кое-как повторить по чужим записям. Но когда я заговариваю об этом с грачом, он только косится на меня и гаркает:

— Так и останешься дурочкой!

— Но я же…

— Без настоящей работы если, это не учение, а один срам, — припечатывает Чигирь, явно за кем-то повторяя. — Да и не сможешь. Вот увидишь: будет весна, и тебя позовёт дорога.

Я пожимаю плечами. Зовёт меня дорога или нет, я плохо понимаю. А вот по хорошим людям я истосковалась уже так, что дядьке Руфушу хочу на коленки залезть, как кто-нибудь из малышей, вцепиться в патлатую бороду и так сидеть, посапывая.

Что сейчас там, в моей заимке? Помнит ли обо мне кто-нибудь? Или я для них была, как поселковые парни для Лесаны — за ворота прочь, из сердца вон?

— Не дури, — наставительно говорит мне грач, а потом спрыгивает с моего плеча на башенную оградку.

Скачет по ней, башкой вертит, а потом слетает вниз и быстро теряется в темноте. Он частенько гуляет вот так: хотя и никогда не уходит надолго, жрать при мне червей Чигирь почему-то стесняется.

Я вздыхаю и стою на башне ещё немного, вглядываясь в огонь. А потом сползаю по лестнице вниз, добредаю до дома, оставляю в холодных сенях кожух, — детей уже загнали спать, но мне всё равно чудятся мелкие чужие шаги. Поднимаюсь на второй этаж, где за низкой дверью дремлют жилые комнатки, оскальзываюсь на пороге и щурюсь. Я живу сама по себе, и правда как королевишна, а топчан придвигаю к боку печной трубы.

Пахнет на этаже странно, то ли смолой, то ли уксусом, но вокруг темень, а разбираться мне лень. И я, радуясь густой тишине, оставляю для грача щёлку в ставнях, раздеваюсь, в одеяло заворачиваюсь — и засыпаю.

✾ ✾ ✾

Снится мне что-то дурное, тёмное и мрачное. Во сне я бегу через лес, запыхавшись и оскальзываясь, лечу со склона, а со всех сторон меня цепляют кусты и когтистые лапы. Я качусь, низ и верх сто раз меняются местами, хватаюсь за землю, раздирая ладони, а потом ухожу с головой в ледяную воду и погружаюсь в неё, как в смолу.