Книга Откупное дитя, страница 52 – Юля Тихая

Рывок — будто ветер слизывает меня с места.

Я прикусываю язык, слёзы из глаз. Мир кувыркается и весь дёргается, и я не сразу понимаю, что стою на поперечной балке на уровне второго этажа, тварь беснуется внизу, а за талию меня крепко держат чужие руки.

Ветер полощет юбку. Одной ногой я стою крепко, а второй достаю только носочком, будто она вдруг укоротилась на полладони. А руки меня держат крепкие, мужские.

Голова кружится, и вся я какая-то дурная. Дышать больно, мысли ворочаются неохотно. Я вцепляюсь взглядом в чужую ладонь и веду им с силой снизу вверх. Вот голое запястье, бледнокожее, с редкими тёмными волосками. Вот начинается полотняная светлая рубаха. Локоть, широкие плечи.

Он ещё совсем молодой, щетина редкая. Длинное лицо, острый чуть скривлённый нос, чёрные брови вразлёт, серые глаза. А чёрные волосы взлохмачены, и на нём нет ни кафтана, ни тулупа, шея уже белая от холода, все руки в мурашках.

За пояс чужака прицеплена моя серебряная спица. Убедившись, что я вполне могу стоять сама, он отпускает мою талию, выхватывает спицу, перебрасывает её в руке поудобнее, делает несколько красивых взмахов.

Тварь внизу вопит особенно гневно, и я встряхиваюсь.

— С-спасибо, — выдавливаю из себя я. — А вы?..

Он смотрит на меня с усмешкой, качает головой.

Потом открывает рот — и каркает.

Я вытаращиваю глаза, а мой неожиданный спаситель хватается свободной рукой за горло, дерёт его ногтями, закашливается, бледнеет ещё сильнее. Снова открывает рот — и снова каркает. И ещё, и ещё, и ещё.

Я смотрю на это, широко распахнув глаза. А потом выдыхаю:

— Чигирь?!

Он кашляет снова и снова, давится карканьем, весь краснеет, сгибается и едва на роняет спицу. Я протягиваю руку и робко трогаю его плечо, будто утешить собираюсь.

Как странно! Моя птица — и человек. Я же видела его уже однажды человеком, в отражении в реке, но не запомнила толком и теперь не признала. Оба мы с ним сторонились зеркал…

Я всё-таки глажу его по плечу, и только тогда замечаю. Моя рука — как будто и не моя вовсе. Слушается, как родная, а пальцы кривые, ногти жёлтые и буграми, на коже пятна, а на запястье огромная бородавка, и из неё три чёрных волосины торчит.

Отшатываюсь и чуть с балки не падаю. Пытаюсь оглядеть себя, но много ли увидишь под кожухом? Задираю юбку и понимаю, что ноги у меня и правда разные, одна другой короче, но обе уродливые, отёчные и над русалочьими туфлями наплывают, а справа на лодыжке — красное шелушащееся пятно. Перекидываю волосы вперёд, и это не мои привычные рыжие кудряшки, а сальные бледные патлы.

— Это же… это же как…

Я трогаю своё лицо, пытаясь понять, правда ли я так уродлива, как видела в зеркале. Но нащупываю только то, что один мой глаз, тот, что был косой, исчез полностью. Вместо него теперь голая кожа.

— Чигииирь, — сдавленно шепчу я, чувствуя, как внутри кончается воздух, — Чигирь, я, кажется… это…

Он давится кашлем, глубоко дышит, садится на балку и свешивает ноги вниз, к чёрной твари. Она всё прыгает и пытается достать до нас если не пастью, так хоть рогами, и теперь ей почти удаётся, — тогда Чигирь подтягивает колени к себе.

— Чигирь, я стала как в зеркале, — едва слышно говорю я и закрываю лицо, чтобы он не смотрел на меня такую, только щёлку для глаза оставляю. — И огонь не горит… и пятна эти… и запах… и твари… и… погоди! Это мы что — на той стороне?!