Онлайн книга «Откупное дитя»
|
— Я думала — нечисть… — Думала она! Чигирь всё кипятится, а потом ласково бодает меня головой и едва не курлычет. И я вздыхаю: — Сам ты дурак. Он щипает меня за ухо, ощутимо, но не больно. На том и миримся. Потом я долго брожу по заледеневшему берегу, пытаясь сообразить, как бы перебраться через реку. Лёд пошёл тёмными пятнами и желтоватыми трещинами, а кое-где виднеются отдельные промоины: только ступи — провалишься. Мостов здесь нигде в округе не построили, время лодок ещё не настало, и местные сейчас ждут, когда река сойдёт и заработает переправа. Но мне ждать так долго никак нельзя. Была бы я настоящей ведьмой, умела бы встать на черенок метлы и взлететь. Но я пока не настолько хорошая ведьма, и даже Чигирь быстро смиряется: до этого мне ещё расти и расти. Водяницы у Синеборки нелюдимые и скорее ракам скормят, чем помогут. А ноги в туфлях тем временем так закоченели, что уже и шепотки их не берут. Наконец, я коротко молюсь Отцу Волхвов, отламываю от сухой ёлки мосластую крепкую ветку, тюкаю ею на пробу и двигаюсь в путь. Кое-где приходится заговаривать лёд, закрывать полыньи, и шагать здорово страшно. Холодно так, что зубы стучат, но я всё равно вся взопрела, пока добралась до высокого берега. А как по склону вверх всползла — этого и вовсе вспоминать не хочется. — Не торопись, — окликает меня грач, когда я почти выхожу к мосту. — Ты помнишь? Может сегодня, может вчера… с самой собой лучше тебе пока не сталкиваться, а то поедешь ещё крышей! Я хочу съязвить, что если я всё ещё с ним крышей не поехала, то от самой себя уж точно и не поеду. Но меня бьёт такая дрожь, что слова не складываются вместе. Так что в крепость я вхожу, будто воровка: под отводом глаз и крадучись. Над Синеборкой сгущается вечер, козы дремлют, а окна кухни горят мягким тёплым светом. Я прислоняюсь к двери ухом и слышу, как Жегода воркует: — Вот ещё ложечку. И ещё… Ну? Ты же любишь с грибами! — Вчера, — шепчу я Чигирю. — Мы вчера. Это неплохо, да? — Неплохо, — важно кивает грач. — Схоронимся в сарае, а когда вчерашняя ты соскользнёт на ту сторону, займём её место. Так мы и делаем. Сидеть в темноте среди наваленного по ящикам угля приходится довольно долго: я только гляжу сквозь щель, как Лесана загоняет детей спать, а Бранка выносит очистки козам, да растираю и отшёптываю замёрзшие ноги. А когда долго сидишь без серьёзного дела, в голове заводятся разные мысли, которых лучше бы и не было. — Там всё так плохо было, — шепчу я Чигирю и ёжусь. — Почему так? Смола эта, пятна… — Дурные люди живут. — Здесь? Но здесь все такие хорошие! Грач смотрит на меня, как на дурочку, вздыхает, а я зябко обнимаю себя руками: — Не очень, да? Не очень хорошие? Но даже пусть нехорошие, паутина!.. Плесень!.. Это же… — Заговорами кто-то балуется. Плохими. — Здесь?! — Не, в городе. А сюда ветром надуло! Не дури, Нейчутка. Где же ещё? Я и сама понимаю, что до города отсюда далеко, а чтобы так загадить ту сторону, одного дурного нрава мало. И всё равно мне сложно представить, чтобы кто-то из этих людей, которые так хорошо меня приняли, занимался дурным колдовством. — Надо ещё проверить, — мрачно говорит Чигирь, — от своего дурости ты провалилась, или по другой какой причине… — Да быть не может! — Проверить надо… Я не люблю видеть в людях дурное. Это для Чигиря все люди — как для меня козы: дурные и бессовестные, от них и ждать ничего нельзя, кроме как гадостей. А я среди людей выросла, да и себя привыкла считать человеком. |