Книга Откупное дитя, страница 59 – Юля Тихая

— Ну не убить ведь. Я ведь это…

— А как, если не убить?

— Силам отдать?..

— Чего-то не видно разницы!

— Но ведь…

— Ты не говори лучше о том, в чём не понимаешь.

Он говорит это строго. Мне снова становится обидно, и я кутаюсь в одеяла глубже, укрываюсь по самые брови, дышу затхлым запахом свалявшейся шерсти. Но сон как не шёл, так и не идёт. Я маюсь и то горячусь, то теряюсь, во мне клубится непонятное что-то и мутное. Выныриваю носом наружу. Темнота вокруг сплошная, и я больше догадываюсь, чем вижу, что грач так и лежит комком совсем рядом с моим лицом.

И я спрашиваю его тускло:

— Что с ним бывает потом? С откупным дитём.

Он ворочается, вздыхает мученически. Вскакивает на лапки, отряхивается, но смиряется с тем, что ученица ему досталась назойливая. И говорит тем тоном, каким волхвы про Отца рассказывают:

— Это дурной ритуал, Нейчутка, потому что всех в нём обманывают. Если просишь чего-то у сил, силам принято подарить подарок. Это жертва, подношение: ты отдаёшь что-то, что тебе дорого, а за это может быть получишь что-то другое. Если насыпать Отцу плошку овса, он может уберечь корову от болезней. Если отдать лесу девственницу, нечисть станет обходить стороной деревню.

Я киваю. Волхвы говорят, нехорошо жертвовать девственниц, но это всё равно кое-где, бывает, делают.

— Но откупное дитя, — грач принимается важно вышагивать по краю постели, и я чувствую его движения через одеяло, — откупное дитя это, понимаешь ли , не совсем такая жертва. Потому что оно поганое, ему в руки насовали всего дурного, что только в Роде есть. От поганого, если уж надо, избавляются по-другому. Поганое можно изгнать, как банников гоняют с подворья. Отлучить, отречься, отказаться, сказать, чтобы не возвращалось, и ещё плюнуть изгнаннику вслед. Так тоже делают, но изгой, если уходит — он уходит один, понимаешь? И забирает с собой только своё, то, что его по рождению и по духу. А наследства изгою не полагается.

Я хмурусь и считаю на пальцах:

— Но это не то ведь…

— Не то, — соглашается грач. — Ведун, когда творит откупное дитя, обманывает силы и порядок вещей. Роду говорит, будто всё дурное само в одном месте собралось и теперь его из Рода изгоняют, а силам говорит, будто дарит им жертву. И Род отдаёт, а силы принимают.

Я облизываю губы:

— А потом гневаются?

— Бывает, и гневаются. Но это не твоё дело уже, ты оттуда ушла и не вернёшься. Они натворили — им и расплачиваться. Но дитю в таком обмане ничего хорошего не бывает.

— А что бывает?

— Иногда ведуну становится жаль младенчика. Если мальчик, бывает, в ученики берут, растят нового ведуна. А обычно так и оставляют. Холод, голод, волки. Долго живут в ночном лесу младенчики?

— Но силы ведь…

— Иногда силы забирают, — соглашается грач недовольно. — Играют, забавляются по-своему. Ячична может поняньчиться, пока ребёнок не подрастёт и не надоест, тогда в колодец бросит. Лесные девки девочек тащат в свои берлоги, кормят медвежьим молоком, поят росой, шепчут свои заговоры, а зимой в снег заворачивают, чтобы сделать из дочки природницу. Красивые девочки выходят, белые-белые, ресницы из инея. Стаивают по весне. Ещё мертвяки уносят, цедят живую кровь, сами оживают немножко, а дитёнок понемножку мрёт. А мессиры к Отцу Волхвов несут, и он разрывает пополам… да ты же знаешь. В общем, как ни глянь, а кончается всё одинаково.