Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 16 – Людмила Вовченко

— Матушка… — прошептал он вдруг. — Я… я живой?

— Живой, — отозвалась Милана, даже не поднимая головы. — И будешь живой, если будешь слушаться. Воду пить будешь?

— Буду… — прошептал он.

— Вот и прекрасно. А то мне тут умершие не нужны, у меня своих проблем хватает.

Мать Ильи, не выдержав, опустилась на колени возле ног сына.

— Баарыня… а вы не… ну… не чарами?

Милана подняла глаза и спокойно ответила:

— Если вам так легче, считайте, что чарами. А по правде — чистой водой, мёдом, чесноком и отваром. И тем, что я знаю, как устроено человеческое тело. Мне одному врачу давно объяснили.

— Какой врач? — удивилась баба. — У нас тут только лекарь городской раз в год бывает.

— Мой, — сказала Милана. — Из другого… города.

Она вовремя прикусила язык, пока не ляпнула «века».

Она промыла рану, пока вода в миске не перестала быть розовой, промокнула сухой холстиной, затем взяла деревянную ложку, достала немного мёдово-чесночной мази. Пахло так, что слёзы выступали на глазах.

— Сейчас будет жарко, — предупредила она. — Но ты парень крепкий. Потерпишь.

Она густо намазала на свежую чистую тряпку мази, приложила к ране, аккуратно прижала.

Илья дернулся всем телом, но только застонал сквозь зубы. Мать схватила Милану за рукав.

— Может, не надо… он же…

— Надо, — твёрдо сказала Милана. — Мёд вытянет заразу, чеснок убьёт, что помельче. Пускай жжёт. Если жжёт — значит, жив.

— Откуда вы это знаете? — прошептала какая-то баба из угла.

— Я слишком много раз смотрела, как люди умирают от того, что этого не сделали, — коротко ответила она.

Она перевязала рану чистой холстиной, туго, но не так, чтобы перекрыть дыхание. Потом подняла взгляд на Акулину, которая стояла бледная, но не отводила глаз.

— Запомнила?

— Да, — хрипло ответила та. — Чистая вода. Соль. Мёд. Чеснок. Не трогать грязными руками. Не класть сало. Не класть паутину.

— Молодец, — кивнула Милана. — Будешь повторять это всем, кто сунет в рану куриную лапу.

Она взяла горшок с отваром, налила в кружку, остудила, подула.

— Теперь пить. Понемногу. Часто. Губы смочить. Языком пощупай. Да, горько. Зато будешь живой и некрасивый.

— Я и так… не очень… — выдохнул Илья, но губы уже шевельнулись в слабой улыбке.

— Это мы поправим, — буркнула Милана. — Я тут с одной зелёной мазью уже познакомилась. По сравнению с ней ты — красавец.

Пелагея, стоявшая в дверях, смотрела широко распахнутыми глазами. Для неё всё это было… чудом. Не таким, как в сказках, где волшебники машут руками, и люди взлетают. А другим: когда мать, которая ещё недавно кричала, била и швыряла в неё всё, что под руку попадётся, теперь спокойно и твёрдо прикасается к чужой ране, не брезгует, не морщится, шутит, заставляет всех не паниковать.

«Господи… — подумала девочка, сжимая в пальцах деревянную куклу. — Если ты есть… пожалуйста, не забирай её обратно. Я буду молиться, буду… всё что скажешь… только оставь мне эту маменьку. Она… светлая».

* * *

К тому времени, как Милана закончила все манипуляции, в избе стало тихо. Женщины перестали шептаться, мать Ильи уже не выла, а только иногда всхлипывала, поправляя сыну волосы. Акулина смотрела на барыню так, будто та только что спустила с небес новую книгу знаний.

— Так, — сказала Милана, выпрямляясь. Спина хрустнула, как старая доска, но она только поморщилась. — Дальше. Каждые полчаса — отвар. Понемножку. Губы не должны быть сухими. Лоб — прохладной тряпкой, но не ледяной. И особенно: никому не лезть к ране с руками. Хотите потрогать — идите трогайте собственные носы.