Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 31 – Людмила Вовченко

— Вы даже это обращаете в войну с грязью, — тихо сказал он, почти восхищённо.

— У меня нет роскоши выбирать, где воевать, — ответила Милана. — Любая щель — фронт. Хотите — присоединяйтесь. Хотите — стойте и наблюдайте. Только не мешайте.

Он помолчал. Потом неожиданно кивнул:

— Ладно. Скажу своим, чтобы мыли руки мылом. Перед братом. И сами.

Она посмотрела на него так, будто он объявил о мире с соседним княжеством.

— Скажете… и сделаете? — уточнила.

— Воевода я или кто? — сухо произнёс он.

— Это мы ещё выясним, — пробормотала Милана и направилась к бане, где уже вовсю визжал Семён, которого Домна с Акулиной терли новым мылом так, будто пытались стереть прошлую жизнь.

* * *

К ночи деревня была вымотана. Вроде бы всё, как всегда: те же печи, те же куры, те же лайки собак. Но что-то в воздухе поменялось. Пахло не только дымом и навозом, но и свежей древесиной от укреплённого нужника, мылом от рук, баней.

И ещё — чужим присутствием.

Воевода Добрыня не ушёл в ночь. Его люди заняли места у ворот, у избы брата, у плетня. Он сам сидел на лавке у стены дома, как человек, который привык спать в седле и на голой земле, а потому не капризничал.

Милана видела его через окно. Его профиль, резкий, с тенью упрямства. Его руки, лежащие на коленях — руки человека, привыкшего держать меч, а не ложку. Его взгляд — тяжёлый, направленный в темноту, будто он пытался разглядеть там что-то своё.

— Мамка… — шёпотом позвала Пелагея. — Он не злой.

— Пока не злой, — поправила Милана. — Посмотрим, что будет, когда я его в баню позову.

— Ты… правда позовёшь? — девочка округлила глаза.

— Обязательно, — устало улыбнулась Милана. — Ничто так не уравнивает людей, как горячая вода и тазик. Даже воевод.

— А если он не пойдёт? — не унималась Пелагея.

— Тогда я буду лечить дальше его брата, его людей и его землю так, как считаю нужным, — сказала она. — А он пусть сидит и думает, почему вокруг него всё меняется без его приказа.

Она погладила дочь по волосам.

— Спи. Завтра опять день тяжёлый.

— Ты не уйдёшь к нему? — вдруг тихо спросила Пелагея. — Ну… замуж?

Милана прыснула так неожиданно, что чуть не закашлялась.

— Я, Пелагея, замуж сейчас могу выйти только за баню, мыло и этот нужник, — хрипло сказала она. — Это мои три главных любовника. И все трое требуют внимания.

Девочка захихикала, уткнулась ей в плечо.

— Тогда… я Бога ещё попрошу, чтобы ты к нам невестой не ушла, — сонно пробормотала она. — Мне маменька нужнее…

Милана закрыла глаза. Слова дочери легли в сердце тяжёлым, но тёплым грузом.

«Я не собираюсь ни к кому „невестой“, — подумала она, глядя в потолок. — Я вообще сюда не просилась. Но раз уж попала — буду жить по-своему. А ты, воевода, терпеть. Уж извини».

За окном ухнула сова, где-то пересвистнулись стражники. В избе Ильи тихо, но ровно дышал подросток, которого она вытащила из жаркого провала. В бане, оплакивая достоинство, сопел уснувший после всех мучений Семён. В дальнем углу двора стоял новый, укреплённый нужник, как памятник её упрямству.

И где-то совсем рядом, за стеной, молча сидел воевода Добрыня, ещё не знающий, что в его жизни начался новый вид войны — с женщиной, которая не боится ни крови, ни грязи, ни его глубокого голоса.

И, возможно, это была самая трудная кампания в его судьбе. Но Милана уже знала: в этой войне главные оружия — мыло, кипяток, чеснок и чувство юмора. И она готова.