Книга Медвежий край, страница 108 – Дарья Кузнецова

Разразился страшный скандал. И сейчас брак дворянина старой фамилии с дикаркой вызвал бы нешуточную шумиху, а полвека назад об этом гудел весь Петроград. Родня давила на Вадима Сергеевича, давая понять, что даже развод – меньший позор, а уж супругу его со звонким именем Пычик и вовсе быстро затравили. Но Царенко оказался не только закалённым путешественником, но и порядочным человеком, да ещё редким упрямцем. В городе он прожил не больше месяца, а потом в раздражении порвал все прежние связи, не считая заведённых в научном сообществе, разругался с семьёй и уехал с женой на её родину, тем более что Ново-Мариинск тогда как раз строился и были нужны не только рабочие руки, но и переводчики, а что Вадим, что его жена говорили на обоих языках.

В пику отцу, непоседливому с юности, сын оказался очень домашним человеком; имейся в городе возможность получить хорошее образование – он бы шагу из него не ступил, но тогда школы ещё не было. Отец дал сам что мог (а мог немало) и отправил первенца в Петропавловск, учиться на инженера или химика, тем более умом сын удался, но тот всегда куда больше любил иные науки. Царенко-старший давно умер, но умер счастливым: обе его дочери вышли замуж, притом одна в тундру за оленевода, а другую увёз бравый морской офицер, а Вадим Вадимович, выучившись, вернулся в Ново-Мариинск и в последние лет двадцать ни разу не покидал не то что городской черты, но самого центрального городского района, а для этого стоило постараться. Он выписывал книги, печатал очерки о Чукотке и её освоении и чувствовал себя здесь прекрасно.

Директор долго не мог взять в толк, зачем понадобился уездному исправнику, а потом страшно удивился.

– Верхов? Из ревности убил соперника?! Поверить не могу!

– Насколько? – уточнил Сидор. – Совсем не вяжется?

– Не знаю, что и думать. – Царенко развёл руками. – Сложно ожидать от окружающих подвоха, тем более от неплохого человека, от коллеги. Я бы такого вовсе ни от кого не ждал! Но я плохо разбираюсь в живых людях, история как-то понятнее… – Попытка пошутить вышла неуверенной, а улыбка – вымученной.

Антонина мысленно согласилась с ним по форме сказанного: ей тоже с живыми было куда труднее. Но в разговор она благоразумно не полезла, так и сидела тихонько, прячась от хозяина кабинета за плечом Березина. Не от страха, конечно, просто не хотелось привлекать внимания и мешать разговору.

– И всё же, что вы знаете о Верхове?

– Эдуард Олегович… – проговорил тот и запнулся, а через мгновение удивлённо приподнял густые и чёрные, словно подведённые брови и признался озадаченно: – А знаете, про него ведь и сказать нечего! То есть можно, но… Вряд ли вам интересна его нелюбовь к резким приправам, верно?

– Поясните, – нахмурился Сидор.

– Эдуард Олегович очень живой собеседник, умеет поддержать разговор и как будто с удовольствием рассказывает о себе. Да и работаем мы вместе с того года, как он сюда приплыл, уж годам к десяти, наверное, точно не помню. И не дичится, с людьми всегда приветливый. Но это всё, что я могу о нём сказать! Ворох мелочей, которые человека не делают. Я и о родне его ничего знать не знаю, и о прошлом. Сослался бы, что мы с ним не близкие друзья, но я и друзей-то его не припомню! Есть они вообще? Да и о взглядах его, разве что от противного. Не подлый, не ворует, с детьми как будто с искренним удовольствием возится. Учитель хороший, заинтересовать умеет, но только как-то… Как сказать? А, вот вы знаете же Хорватова, Осипа Осиповича? Вот тот говорил так, что заслушаешься! Он языков пять знает, как я помню, и так здорово умеет рассказать о самобытности, о необычности каждого, что и случайный человек нет-нет да и задумается заглянуть в учебник, а то и самоучитель заведёт. У меня их четыре. А Эдуард Олегович вроде и рассказывает живо, а дара искру зажечь не имеет. Живёт тихо. Вот разве что с сыном у них не ладится, ума не приложу, отчего. Саша – хороший мальчик, ответственный, и мне это легче говорить оттого, что мои уроки ему неинтересны, но всё равно учится хорошо, старательно. А отцу… дерзить не дерзит, но иной раз как будто еле сдерживается.