Книга Пшеничная вдова, страница 108 – Данила Скит, Сумеречная грёза

– Хороши, бесовки, даже бездыханные хороши… – Уилл стоял возле телеги с Алчущими Жрицами и не мог оторвать глаз. Завернутые в плотную холщовую ткань, они все равно старались от нее избавиться: ветрами ли, тряской или какими другими неправдами, но тела их оголились, открывая взору груди, плоские животы и бедра. Король одним ударом срубил голову одной и разрезал горло другой: кровь запачкала ее щеки, стекала по грудям. Кровь была все еще теплой и текучей, словно у живой, а девушка закрыла глаза, будто уснула и оставалась прекрасна, словно русалка.

Уилл чувствовал жар от них, тела их еще не остыли, и видимо, остывать еще долго не собирались. Осторожно, Уилл, говорило ему чутье, посмотри на их молочную кожу – без единого укуса, без единого пореза… это все темные заклятия, согревающие их алчущие покровы и отгоняющие мух, осторожно, Уилл, прикоснешься и пропадешь. Но здравый смысл утонул в его штанах, оттопыренных налитыми чреслами. Подушечки пальцев закололо. Безумно захотелось коснуться бархатных грудей, пусть и в крови, пройтись по животу и тронуть все еще набухшие женские цветы, утопившие блеск во влаге желания, а потом проникнуть пальцами внутрь.

– На дальних рубежах в каждой армии есть по Алчущей, – сказал он пересохшими губами, не в силах оторвать глаз от вздернутых сосков.

– Это ты о чем? – спросил Бертон, приземистый, коренастый, повидавший виды солдат, он страдал от грибка ног и все время чесал сапоги о камни и траву. Похож на северянина он был только косолапием, и, если бы не это, даже в свои годы мог сойти за красавца, – Этих скоромников да розгами по спине с десяток раз. В каждой армии да по Алчущей! Ишь… Не для их ядовитых щелей росла моя кожаная мошна, ты, Уилл, как вернемся в столицу, лучше мокни свой хер в благочестивую шлюху и забудь про этих чудовищ.

Но забыть Уилл не мог – его рука сама потянулась к влаге цветов. Бертон оказался быстрей, запахнув грубую ткань прямо перед его носом:

– Побереги свои яйца, пока Безумный не сжал их еще сильней!

Уилл нахмурился. Не оттого ли король убил Жриц, что сам холоден к их прелестям, и не бывает у него того пожара, что полыхает сейчас у него в штанах? К счастью, в помутненном рассудке солдата нашлась здравая мысль не озвучивать свои размышления – отрезанным языком ему не обойтись, а голова ему нравилась, когда находилась на плечах. Уилл почувствовал острую несправедливость. Он отошел от телеги.

– Что плохого в весеннем обряде жизни? – сказал он с обидой в голосе, – Мы и дома отмечаем весенние праздники. Они угодны Воину.

– Воину угодно, чтобы ты в руках держал меч, – ответил ему с раздражением Бертон, – Чтобы взрастить урожай, нужно взять в руки плуг, а не скоромные сиськи. Как срамное не назови, оно и останется срамным скотством. С таким же успехом ты можешь отыметь козу!

Вокруг послышались смешки товарищей, проверяющих снаряжение перед битвой.

– Ребята, поглядите! – послышалось позади, прямо из телеги.

– Адова дюжина! – выплюнул ругательство Карпентар, долговязый, худощавый лучник, с таким же долговязым лицом и длинными, словно у барда, пальцами.

Бедра ее раздобрели, кожа пожелтела, лицо расплылось. Алчущая на глазах десятка людей превратилась в обычную деревенскую бабу далеко не первой свежести – косую, немного рябую, груди ее начали отвисать под грузом времени – все такие же полные, они потеряли свою упругость и оттянулись вниз. На дородных, бугристых от жира бедрах появилась густая черная поросль, в которой затерялся весь блеск. Тучная плоть раздобрелась так сильно, что в нее врезались золотые цепи, а рубины потонули под складками кожи. Что творилось со второй, той, что без головы, и говорить было жутко. Тление ее не остановилось, все больше и больше превращая ее в древнюю старуху. Тело ее иссохло, кожа пожелтела и покрылась пятнами, волосы на голове поредели, уносимые ветром и оставляя череп старухи практически лысым. Сила тлена оказалась настолько сильна, что превратила ее в мумию – из красоты на костяном теле остался только турнепсовый блеск, безуспешно пытавшийся удержаться на сухих от старости женских складках. Язык не поворачивался назвать их цветами, и даже сушеными фруктами – они походили на тухлую тушку потрепанного жизнью грызуна. К горлу Уилла подкатила тошнота.