Книга Пшеничная вдова, страница 89 – Данила Скит, Сумеречная грёза

– Надеюсь, вы будете коротки, – и опустил меч.

Не помня себя, Исбэль всучила ребенка удивленному Родрику и поглядела на вывалянного в грязи мужика: мелкий, худой и с помятым лицом, видимо, никогда не знавшим трезвости. Он был грязен еще до того, как проехался по весенней распутице Кричащих Сусликов. Его подняли два стражника, небрежно тряхнув, будто надеясь очистить перед королевой, но грязь, конечно же, никуда не делась. Он оказался прямо перед Исбэль – в его глазах блеснуло понимание только в момент, когда он увидел меч у себя над головой.

– Где ты это услышал? – строго спросила у него Исбэль.

Мужик выгуливал глаза, не зная куда посмотреть, стража крепко схватила его челюсть и повернула в сторону Исбэль, по его телу шла дрожь, несвязный язык зашевелился во рту:

– Все… болтают…

– Все? – удивилась Исбэль, а потом повернула голову в сторону толпившихся селян.

Она оставила и испуганного мужика, и бешеного Реборна, и скалящуюся Герду, встала напротив людей и оглянула всех – справа налево, в глазах их появился страх.

– Вы думаете так же, как этот человек? – громко спросила она их, но в ответ получила только затравленное молчание. Бабы отгоняли хныкающую ребятню, кое-кто прятался за спинами более смелых, но их было так много, что начала пятиться вся толпа, – Значит, так вы отвечаете на мою любовь? Пшеничная вдова никогда не родит дитя, никогда не станет матерью! Так вы думаете?! Разносите гнусную клевету – в ней нет ни капли правды! Или королева знает менее, чем этот мужчина?! Отвечайте!

– Отвечайте, когда королева спрашивает! – взревел Родрик и вынул меч из ножен. Исбэль не двинулась с места.

Толпа вздрогнула, охнула. Вперед вывалился старейшина. Споткнувшись, он чуть не упал:

– Не слушайте его! Он пьяница и дурак! – тяжело дыша, выпалил он, на вид ему не исполнилось даже весен тридцать. На нем был серый кафтан и рубаха, подпоясанная вышитым кушаком. Старейшина, несмотря на возраст, был абсолютно сед, Исбэль не помнила, был ли он таков в начале их визита, – Тупица даже имени-то своего не помнит, жрет брагу, днями не просыхает, – выдохнул он.

– Да! Да! – начали ему поддакивать отовсюду, – Нагонит с лисичек бормотуху и хлещет без продыху! – тут подключились визгливые бабы, в воздухе затряслись кулаки, – Совсем ум растерял, скотина!

– Вы допустили, чтобы просочилась гадкая ложь. Оскорбила короля и королеву, осквернила этот день. В этом есть и ваша вина, – громко говорила Исбэль, а ее волосы начинали гореть, – Но я не хочу смерти в пшеничный день! Поэтому молю короля о пощаде. Молите и вы.

Реборн подошел ближе, и его взгляд был похож на заточенную сталь. Вот он – голос народа: уста дурака и пьяницы не знают страха, поэтому говорят только правду.

– Пощадите дурака! – крикнул старейшина, двинувшись вперед. Ноги его увязли в грязи, и он не удержал равновесие, запнулся ногу о ногу и полетел на короля.

Реборн встретил его размашистой оплеухой. Старейшина отлетел и уткнулся лицом в грязь. Послышались робкие смешки, очень быстро переросшие в откровенный хохот. Кажется, все мгновенно забыли, что только что намечалась казнь. Подняв лицо с налипшими комьями грязи и немного куриным пометом, деревенскому главе ничего не оставалось, кроме как обескураженно хихикнуть.

– Отрезать ему язык, чтобы не болтал всякое! – крикнул кто-то из толпы и тут же затих. Старейшина вздрогнул, не поняв, про кого это, – Да! – тут же подхватил кто-то оживленно, – Отрезать язык! – послышалось радостное отовсюду, – Он ему все равно не нужен! Бражку пить можно и без него!