Книга Пшеничная вдова, страница 90 – Данила Скит, Сумеречная грёза

– Родрик, – позвал Реборн, и начальник стражи снова схватил мужичка, не живого, ни мертвого, уже давшего хорошенько в штаны.

Охотник на слова перекочевал из рук в руки и повис в железной хватке северянина, словно щенок:

– Отлично, – холодно сказал Реборн, – Пусть сделают это сами, – и бросил мужика в толпу.

На него тут же навалились, кто-то заехал болтуну кулаком под глаз, кто-то рванул за штанину, и та отлетела. Деревенский кузнец, доселе возвышавшийся над толпой, почти ростом с Беккета, куда-то испарился, на удивление быстро вернувшись с щипцами и калеными ножницами.

Герда неистово лаяла, не слушая ничьих команд, кроме хозяйских, но хозяин ее упорно молчал. Лютый, лениво протрусивший к сельской заварушке, присел рядом с Реборном и зевнул так широко, что стали видны все его клыки – белые, острые как кинжалы. Пасть захлопнулась. Реборн пустил пальцы в холку Лютого, крепко сжав в кулак шерсть своего любимого пса. Тот оставался сонливо спокоен, совсем никак не среагировав, хоть шерсть его и натянулась до острой боли. Лорда Лонгривера обмахивали его пажи, тому поплохело еще в самом начале.

Толпа расступилась, старейшина бросил наземь пень. Его пнули, тот взлетел и встал как надо. Мужики держали пьяницу, начавшего брыкаться:

– Тихо, дурень! Не язык так жизнь, благодари короля, что башку твою дурную на плечах оставил, – кричал ему кто-то, но мужик не слышал, только с ужасом наблюдал, как к нему приближаются каленые ножницы. Блэквудская сталь их была красна, но уже начала остывать, с нее струился пар.

Исбэль стояла рядом с Реборном, высоко подняв голову и не двинулась ни с места, только когда болтуну раскрыли рот и вытащили щипцами язык, крепко зажмурилась.

– Когда завтра проснется от хмеля, то не обнаружит в своем рту язык, – сказал Хуберт Кальвину, задумчиво почесывая пучок бороды на подбородке и глядя на язык упавший в грязь, словно сбежавшая из рук устрица, – Слушай, а с чего он там брагу настаивал? Кажется, с лисичек?

Теллостос сильно отличался от Глаэкора. Здесь росли похожие ели, похожие дубы, липы, вязы, тополя и ясени. Даже холодолюбивые черные ивы, листья которых распускались только когда шел снег и мерзли уши, они знали жизнь только от заморозков до заморозков и давно смирились с теплых здешних земель, но Реборну не хватало холода. Говорили, в Теллостосе суровые зимы – он здесь никогда не бывал прежде, поэтому не знал так ли это, а знал только, что когда падает снег, то сразу тает. Глаз вожделел лед. Каждый северянин знал, как выглядят ледяные тучи, когда намечается град, но в Теллостосе он не достигал земли, превращаясь в теплый дождь. В лесах Глаэкора невозможно было потеряться, снег всегда выдавал обратный путь, а эхо находило тебя и по высоким горам. В Теллостосе не было гор, кроме одной – далекой, на горизонте, где никогда не таял вожделенный снег, и было много побережий, все, как один крутые и опасные, не имевших ничего общего с пологой галькой по-холодному спокойного и предсказуемого Глаэкора. Леса здесь наполнялись сочной листвой, кишащей жизнью, непонятно было, движется листок от ветра либо того, что может попить у тебя крови. Деревья росли слишком близко друг к другу, накидывая на себя мох, словно шерстяные вороты – плодородная земля давала за что зацепиться глазу.