Книга Хризолит и Бирюза, страница 15 – Мария Озера

Бесчувственный мужлан, — подумала я, стиснув зубы. И имя у тебя дурацкое.

Мы встали в очередь из пар, которых должны были торжественно объявить. Я стояла чуть позади него, стараясь дышать размеренно, но сердце глухо колотилось, как молот по бронзе. Всё казалось театром, в котором я едва успела выучить реплики, и совершенно не понимала, кого играю.

Я всеми силами избегала смотреть на своего спутника, но любопытство пересиливало. Пару раз я ловила его взгляд — внимательный, оценивающий, почти ленивый. Он явно замечал мои попытки, и каждый раз награждал меня той самой усмешкой: неуловимой, чуть дерзкой, чуть… знающей.

И вот, наконец:

— Граф Нивар Алиссдейр Волконский и его спутница — Офелия Хаас! — провозгласил церемониймейстер, гулко перекрывая музыку.

Стражники в алых мундирах распахнули перед нами двери в главный бальный зал.

Я едва успела собраться с мыслями. Я шла не просто с мужчиной, чью фамилию слышала вскользь, — я шла под руку с графом, владельцем земель, заводов, армий слуг и, быть может, судьбы, гораздо более масштабной, чем моя собственная.

Мы вошли неспешно, словно сквозь водопад света. Сверху на нас плавно посыпались золотые перья и серебряное конфетти. Музыка сменилась на торжественный вступительный вальс. Вокруг — только взгляды. Я чувствовала их, как прикосновения к коже, к затылку, к ключицам. Нас разглядывали, оценивали, взвешивали.

Императорский двор, словно стая хищных птиц, вглядывался в Нивара Волконского — того, кому, по слухам, должны были достаться все золотые жилы Империи. Каждое лицо в зале было маской. Одни — пытались угадать, с какой стороны подступиться, другие — как выгоднее подружиться. Кто-то, возможно, уже мысленно строил планы, как стать его врагом.

А я — просто старалась не упасть на лестнице. Щурилась от света и чувствовала, как тонкие каблуки зарываются в ковёр на витиеватом спуске. И всё же, в этом параде золота, мрамора и высоких званий, я держалась.

Дворцовый зал был воплощением роскоши и власти — храм, воздвигнутый в честь империи и её бессмертного величия. Потолки, уходящие в небо, были расписаны аллегориями процветания и побед, а золото струилось по карнизам, колоннам, ручьём скатываясь в орнаментах, будто сама Империя плакала золотыми слезами. В стенах, между арками, сияли вставки из рубинов и гранатов, инкрустированные в мраморные панно, а по обеим сторонам тянулись гигантские гобелены — сцены славы, битв, венчаний и казней, вышитые с таким мастерством, что они, казалось, дышали.

В дальней части зала, на высокой возвышенности, словно на пьедестале для полубога, стоял трон. Слоновая кость и золото сплетались в нём в паутину власти, холодной и недоступной. Сам император восседал на нём, как памятник самому себе — лицо его было спокойным, сдержанно-довольным. Вокруг — пёстрые придворные, словно вырезанные из фарфора. Они переговаривались шёпотом, не упуская из виду ни одного взгляда, ни одной складки на чужом платье. Всё могло стать сплетней. Всё могло стать оружием.

А мы… мы с Кристой не нашли ничего.

Ничего.

О графе Волконском будто никто и не слышал. Ни в архивах, ни в переписке, ни в газетах. Имя — словно написано на воде. Пустота. Он будто бы возник из воздуха, как призрак.

Почему Маркс его так долго скрывал?

У меня было предчувствие — он готовит что-то крупное. Он хочет раздавить Нижний город не кулаком, а поступью прогресса: испарениями, пеплом и отходами, отравляющими воздух, воду, кожу. Ему нужна живая свалка — и мёртвые в ней, как удобрение.