Книга Хризолит и Бирюза, страница 16 – Мария Озера

Сколько людей должно погибнуть, чтобы мой отец наконец унял свой голод?

Из размышлений меня выдернула музыка. Заиграла увертюра. Мраморный пол запел под живыми инструментами, и гости расступились, создавая два чётких ряда.

Мы с Ниваром вышли в центр.

С моей стороны выстроились девушки — ожившие статуэтки в платьях, блистающих жемчугом и каменьями. С его стороны — мужчины, в строгих мундирах, с цепочками и знаками ордена. Протокольный приветственный танец — старая традиция, столь же неизбежная, сколь и показная. Он открывал каждый бал, словно зачин старинной пьесы, где роли давно распределены.

Я помнила его ещё со времён школы: тогда, в классе из двенадцати девочек и такого же числа зазывно потеющих мальчиков, нас учили основам этикета и танца — не из прихоти, а по указу канцелярии, считавшей это «необходимым минимумом городской воспитанности». Даже в Нижнем городе.

Нивар стоял напротив, выточенный из холода и тьмы. Его взгляд — безжалостно ровный, как сталь. Ни дрожи, ни тени сомнения. Ни одной человеческой эмоции. Только намерение.

Я сжала челюсти. Я не должна дрогнуть.

Я сделала шаг вперёд — первая, как центральная пара. Лицо Нивара оставалось маской, а тело — хищной пружиной. Он двинулся мне навстречу. Одну руку он отвёл за спину, вторую поднял на уровень моего лица, будто протягивал вызов. Я повторила движение.

Наши ладони парили друг напротив друга — не соприкасаясь, но так близко, что я чувствовала исходящий от его пальцев жар, как будто между нами был натянут электрический ток.

По бокам танцоры синхронно двигались с нами, на шаг позади.

В какой-то момент, когда мы сменили руки, я поймала его взгляд — томный, пронизывающий, будто он видел меня насквозь. Он смотрел не просто на меня — он будто вспоминал, искал во мне что-то давно потерянное. Или угадывал.

В кульминационный момент танца Нивар сделал шаг ближе. Его ладонь по-хозяйски легла на мою талию. Он притянул меня к себе — не резко, не грубо, но так, что воздух вокруг нас будто сгустился. В его глазах что-то вспыхнуло. Искра? Нет — пламя, с каждой нотой, с каждым шагом, становившееся все неистовей.

Мы закружились в минорном вальсе, точно два вихря, слитые одной стихией. Мужская рука, крепко сжимающая мою, направляла меня с неумолимой уверенностью, словно мы танцевали не на мраморной плитке, а на самой ткани вечера. Все исчезло — гобелены, придворные, свет люстр. Остался только он, и я, и ритм, в который билось мое сердце.

Каждое его движение было выверенным, отточенным, будто он репетировал со мной эту партию много раз — во сне, в памяти, в каком-то ином мире. Его плечи были напряжены, но не скованы. Я чувствовала это даже сквозь плотную ткань смокинга — он был сосредоточен, сосредоточен на нас.

А потом, в один из бурных акцентов мелодии, он резко опустил обе ладони на мою талию и поднял вверх, закружив в воздухе. Я на миг потеряла опору под ногами — как фарфоровая кукла, застывшая на пике вращения. Сердце ёкнуло. Мне стало страшно. Но руки Нивара держали крепко. Он не дрожал, не колебался.

Я от чего-то знала — он не уронит меня.

В этот миг зал исчез окончательно. Даже музыка, казалось, играла только для нас. Мы были одни — владельцы этого сияющего пространства, правители его ритма, дыхания и света. Я чувствовала, как волосы выбиваются из прически, щекочут шею, как платье струится по воздуху, как я — живая, настоящая — вращаюсь над полом.