Книга Хризолит и Бирюза, страница 211 – Мария Озера

— Ты хоть понимаешь, как мы волновались? — голос Лоренца прозвучал твёрдо, почти холодно. Он всё же шагнул вперёд, а его пышные губы сжались в тонкую линию, глаза сузились, словно клинки.

Агнесс закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, будто у неё не было сил стоять самой. Плечи её были подняты к ушам, как у напуганного ребёнка. На лице — виноватость, да. Но ещё что-то: решимость. Тень тайны. И, может быть, страх, но не за себя.

— Агнесс, ты знаешь, что произошло во дворце? — спросила я, стараясь говорить ровно, хотя сердце билось где-то в горле.

— Да, — тихо ответила она, не поднимая взгляда.

— Ты не пострадала? — голос его смягчился, тревога в нём звучала яснее укора.

— Я должна кое-что сказать вам.

Она подняла подол платья и медленно обошла диван, села напротив меня. Лоренц подошёл ко мне со спины и положил тяжёлые ладони мне на плечи. Его дрожь передалась мне, и я машинально накрыла его руку своей, словно надеясь удержать его ярость или страх. Мы напоминали родителей, готовых выслушать признание провинившегося ребёнка.

— Вы знали, что листья акации обладают галлюциногенными свойствами? — спросила она тихо, но уверенно.

Мы с Лоренцем переглянулись. Его пальцы сомкнулись на моих плечах крепче, словно он готовился к удару — к любым откровениям, которые готова была преподнести его воспитанница.

— Допустим, — произнёс Лоренц, и челюсти сжались так, что острый угол подбородка стал похож на лезвие. Голос был тих, но в нём уже слышалась гроза, готовая сорваться.

Агнесс встала. Медленно, будто отступая перед невидимой волной. Она отошла от дивана — на два шага, потом ещё на один — и встала у книжного шкафа, где тень от полок легла на её лицо, будто решётка. Она заметила, как изменилось выражение Лоренца — как его глаза стали тёмными, как зрачки сжались до иголок.

— Генри делает для меня вытяжки: триптамины, амфетамины… Я добавляю их в краску, чтобы мои картины становились ярче и… живее, — голос Агнесс звучал ровно, она отступила от шкафа к окну, заметив мрачную перемену в лице Лоренца и моё непроизвольное удивление. — Пары этих веществ долго держатся на полотнах, наполняя комнату. Люди начинают… «проваливаться» в них.

Если бы мои глаза могли раскрыться шире, они бы, пожалуй, вывалились из орбит. Я была поражена вдвойне: во-первых, осознанием, что любимая воспитанница Лоренца оказалась наркозависимой, а во-вторых, объяснением собственного обморока при виде портрета Нивара в её комнате.

Лоренц открыл рот, будто собираясь что-то сказать, но так и не произнёс ни слова; его рука металась к лицу и обратно, выдавая смятение. Затем он резко закусил губу, пересёк кабинет в два шага и тяжело опустился за письменный стол. Его ладони сомкнулись на лице, пряча от нас мысли.

В кабинете воцарилась убийственная тишина. Мы словно играли в немую дуэль взглядов: Лоренц бросал короткие, тяжёлые взгляды то на Агнесс, то на меня, ожидая от кого-то из нас реакции. Агнесс стояла с виноватым видом, но её взгляд метался, а губы беззвучно шевелились, будто в молитве к Роду о благополучном исходе. У меня же в голове гуляло перекати-поле — не было даже намёка на слова, которые стоило произнести в этот момент.

Я первой решилась разорвать вязкое молчание.

— Так… — осторожно начала я, поднимая глаза на Агнесс, надеясь, что она сама заговорит и избавит меня от неловкой роли. — И как всё это связано с тем, что произошло на балу?