Книга Хризолит и Бирюза, страница 327 – Мария Озера

Нивар посадил меня у стены и сел рядом, словно воздвиг живую преграду от возможного желания Идена подойти ближе. Детский сад, конечно, но в этой его нарочитой заботе было что-то трогательное. Однако принц всё же оказался неподалёку — на ряд ниже, рядом с отцом.

Я сразу ощутила напряжение между ними. Два молодых человека, каждый стремившийся доказать свою значимость, сидели неподвижно, но как натянутые нити, которые в любую секунду могли дёрнуться и сорвать маску спокойствия. В этом безмолвном противостоянии, на фоне смеха и оживлённых разговоров публики, зарождалась новая пьеса — не та, что была в программе, но куда более драматичная.

Жизель и Ольгард расположились рядом с Лазаром ниже. Я невольно усмехнулась: Нивар явно выбрал место повыше намеренно, чтобы у Идена не было даже повода случайно обернуться на меня, иначе это мальчишеское соперничество он проиграет.

Ожидание затягивалось. Я начала зябнуть и, чтобы согреться, потерла ладони друг о друга. В голове мелькнула досада: зря я сдала верхнюю одежду в гардероб. Цесаревич заметил мои движения. Не колеблясь, он снял с себя пиджак и мягким, почти невесомым жестом накинул его на мои плечи.

— Ты нужна мне здоровой, — прошептал он, наклонившись к моему уху так близко, что я почувствовала его обжигающе теплое дыхание, от чего мои щеки зарделись румянцем.

Я растерянно взглянула на него, вдруг осознав, сколько тепла заключено в этом простом поступке. Пиджак оказался куда больше, чем требовалось, и я, закутавшись в него, словно в плед, ощутила, как от ткани тянется к телу его живое, мужское тепло. Толпа вокруг шумела, гремели голоса, но для меня всё это растворилось, словно кто-то погасил свет в зале и оставил лишь нашу маленькую сцену.

— Спасибо, — едва слышно произнесла я, уткнувшись носом в высокий воротник. Эти два слова звучали искренне, будто вместили в себя всю мою благодарность. Цесаревич улыбнулся краем губ, и во взгляде его скользнуло понимание, тихое, почти невидимое, но оттого ещё более весомое.

Мне нравилось ощущение, что после того, как все тайны были раскрыты, мы стали будто ближе друг к другу. Это сближение не только упростило наше общение; оно проникло в самую глубину наших отношений. Теперь мы поддерживали друг друга в тяжёлые минуты и вместе смеялись в часы радости. Секреты, некогда разделявшие нас, обернулись нитями, которые связали наши души.

Шумный гомон зала перерос в гул, когда свет погас и над сценой вспыхнули яркие лампы. Перед зрителями поднялась расписная ширма, и из-за неё вышли первые куклы — нелепые, с гротескными лицами, в пёстрых костюмах. Они смешно и ловко махали руками, качали деревянными головами, словно пародируя человеческие страсти. Публика встретила их восторженными аплодисментами и смехом.

Вскоре сменились декорации, и куклы-акробаты, подвешенные на тончайших нитях, взмыли в воздух. Их движения были столь слаженны, что они и впрямь казались птицами, уносящимися ввысь. Это были любимые артисты Лазара Герцверда, как мы узнали за обедом. Их трюки завораживали: каждое колебание руки кукловода находило отражение в изящных полётах фигурок, и зрители, затаив дыхание, наблюдали, как опасность соседствует с красотой.

Затем вышел жонглёр-марионетка, подбрасывающий в воздух маленькие шарики. Казалось, сами предметы не подчинялись законам тяжести, а играли в каком-то тайном танце.