Книга Хризолит и Бирюза, страница 92 – Мария Озера

Я не могла дышать.

Словно мир, в который я так стремилась, вдруг закрылся передо мной — не дверью, а стеной.

Я прошла мимо Кристы, провожающей меня удивленными глащами, переступила через влажный пол от разбитого бокала, который уже убрали официанты, и, не оглядываясь, поспешила к выходу. В сад.

На воздух.

Туда, где ещё оставалось небо.

Хотя, учитывая, насколько близки они с Жизель… и насколько та коварна, — я бы не удивилась, если Кристу можно было чем-то шантажировать. Но чем? Что могло быть у девушки, выросшей в грязных задворках Нижнего города, такого, что позволило бы держать её в узде? Более двадцати лет Жизель замужем за Марксом. И если Криста действительно знала это — как она могла так долго молчать, зная, кто я? Зная всю мою историю?

Чем больше я оглядываюсь назад, тем яснее понимаю: у меня никогда не было рядом человека, которому я могла бы довериться. Ни одного. Я всегда была одна. Настоящее одиночество — не тогда, когда вокруг пусто, а когда в толпе не найдётся ни одного, кто услышит.

Это осознание ударило по мне так резко, что я, казалось, даже забыла, как дышать.

Выйдя в сад, я почувствовала, как полуденное солнце бережно касается лепестков цветов. Всё вокруг было по-прежнему: деревья шептали на ветру свои вечные сказки, лепестки колыхались в такт дыханию земли, а небо сияло так спокойно, словно не знало ничего о разрывающем сердце. Всё было прекрасно. Всё — кроме меня.

Я нашла опору в мраморной статуе полуголого мужчины, уцепившись за холодный камень, словно он был единственным, что не мог меня предать. Моё дыхание сбилось. Грудь вздымалась, ноздри расширялись судорожно, но воздух всё-таки проникал в лёгкие, постепенно отвоёвывая у паники контроль.

И в этот момент — рука. Тёплая. Тяжёлая. Я не повернулась — не нужно было. Я сразу поняла, что это Лоренц.

— Офелия, — его голос был тише привычного. В нём не было ни игривости, ни театральности. Только забота. — Ты так утонешь в своих мыслях.

Я не ответила. Я не могла.

Я просто развернулась к нему и прижалась лицом к его груди, стиснув руками его талию. Разрыдалась.

Он ничего не сказал. Только обнял. Прочно. Тепло.

Слёзы лились без конца, и я не пыталась их остановить. Всё, что накопилось за годы — одиночество, страх, гнев, предательство, потерянное детство, обман — всё вылилось наружу. Мне казалось, будто я вот-вот исчезну от этой боли.

Это было слишком. Слишком, чтобы принять.

Слишком, чтобы понять.

Слишком, чтобы вынести.

Научиться прятать свою боль за улыбкой. Мне нужно стать кем-то другим, чтобы выжить. Мне нужно стать Жизель. Научиться говорить — и молчать, когда надо. Научиться защищать себя — даже ценой предательства других.

Но смогу ли я?

Я никогда не смогу чувствовать себя полноправной частью императорской семьи.

Я — бастард. Ошибка. Случайность.

Меня проще уничтожить, чем признать.

Я сжала в ладонях спину его пиджака, чувствуя, как в шрамах на моих пальцах начинает покалывать. Но физическая боль была ничто по сравнению с тем, что разрывалось внутри меня.

И всё же — Лоренц не отступал. Он не требовал слов, не задавал вопросов. Просто стоял. Его ладонь гладила мои волосы, успокаивая, как шёпот: «Я здесь».

— Ласточка, ты можешь рассказать мне всё, — прошептал Лоренц, склонив подбородок к моей макушке и осторожно поглаживая спину. — Сейчас, если захочешь. Или потом. Но знай: я рядом. Я — тот, на кого ты можешь опереться.