Книга Хризолит и Бирюза, страница 95 – Мария Озера

Я развернула фотографию и, глядя на знакомые черты, прошептала:

— Это… Агнесс Гарибальди, Лоренц?

Имя, произнесённое с неуверенной интонацией, дрожало, как капля на кончике ресниц. Лоренц поднял на меня удивлённый взгляд, а затем — на снимок. Его лицо исказилось от узнавания. Он аккуратно, почти с благоговением, вынул фотографию из моих пальцев и, вглядываясь, замер. Снимок был не просто клочком прошлого — он был ключом, печатью, порталом в события, которых никто не должен был помнить.

— Откуда это у тебя?.. — голос его стал тише, хриплее.

— Я нашла её в ложе, — повторила я. — Вчера вечером, когда мы с Ниваром ждали машину.

Он опустился на скамью с тем выражением лица, которое бывает только у тех, кто внезапно осознал: тайна, хранимая годами, вот-вот распахнёт свои створки. Гром прогремел вновь, как перо судьи, ставя точку. Лоренц уронил фото рядом с собой, уставился в пол и провёл ладонями по волосам.

Дождь шёл всё сильнее. Он словно смывал границы между прошлым и настоящим.

— Восемнадцать лет назад, — начал он, не поднимая глаз, — Император пришёл к моему отцу и… попросил укрытия.

Я затаила дыхание.

— Никто не знал, что императрица беременна. Все думали, что она серьёзно больна. Её не видели целый год. Он… он боялся. Так боялся дворцовых интриг, алчных кузенов, всех этих шакалов с гербами, — Лоренц сжал кулаки. — Он не доверял никому, кроме моего отца. Старого Винтерхальтера. Потому что наш род, несмотря на титулы, всегда оставался в стороне от императорских склок.

Он поднял взгляд. Глаза его были серьёзны, но не испуганы. Он говорил, как человек, знавший об этой тайне всю жизнь и наконец решившийся отдать её в чужие руки.

— И потому… нас попросили спрятать её. Сначала её, императрицу. А потом — новорождённую дочь.

Он повернулся ко мне, уже глядя прямо в лицо.

— Императрица часто приходила к нам, — начал Лоренц негромко, словно вспоминая ускользающую мелодию. — Она навещала свою малышку, наблюдала, как та растёт. Моя мать… она принимала участие в её воспитании в отсутствие Анели и… любила её, как родную. А я… я даже не ревновал. Агнесс была чудом. Удивительным, пытливым ребёнком, которому всё было интересно.

Он вдруг улыбнулся — открыто, по-настоящему, — и посмотрел на меня, будто делился чем-то тёплым, сокровенным. Я ответила ему лёгкой улыбкой, чувствуя, как и меня затрагивают отблески этих чужих, но таких живых воспоминаний.

— Вместе с моим отцом император решил пристроить новую ратушу к старой. Анели и мама занялись внутренним убранством, всё хотели сделать по-своему…

Лоренц замолчал, и я, уловив тень, что пробежала по его лицу, тихо опустилась на корточки перед ним. Взяла его большие руки в свои ладони. Не для того, чтобы торопить, а чтобы дать понять: теперь моя очередь быть рядом. Если говорить трудно — можно не продолжать.

Но он не отстранился.

— Агнесс было пятнадцать, — продолжил он, и голос его стал глуше. — Когда её мать… погибла. Под завалом. Стена рухнула… и моя мама была там тоже.

Он замолчал, но не из-за отсутствия слов — он переживал. Большие пальцы выскользнули из моего замка и прошлись по тыльной стороне моих ладоней — почти машинально, но в этом было столько искренности, сколько не выразит ни одна фраза.

— С тех пор она изменилась, — сказал он. — Замкнулась. Стала чужой даже себе. Император… он перестал приезжать. Только письма. Только подарки. Говорил, что иначе его могут отследить… что это опасно.