Книга Хризолит и Бирюза, страница 93 – Мария Озера

— Я не знаю, на кого могу положиться… — прошептала я, и слёзы начали пропитывать ткань его рубашки. — Все, кому я доверяла… они врали мне с самого начала…

Стоило в памяти всплыть прежним лицам — Криста, Жизель, — как рыдания усилились. Я всхлипывала, захлёбываясь собственной болью, но Лоренц не отпускал. Он крепче прижал меня к себе, давая возможность разрыдаться без страха и стыда.

— Я не знаю, что с тобой произошло, — тихо сказал он, — но одно я знаю точно: это не конец. Есть те, кто готов быть с тобой по-настоящему. Кто не предаст.

Я подняла заплаканные глаза и застыла, встретив в его взгляде тепло и неподдельную искренность. Он не обвинял, не допытывался, не смотрел с высока. Он просто был. Присутствовал. И этого оказалось достаточно, чтобы моё сердце, стиснутое в кулаке боли, начало биться ровнее.

Под этим взглядом тяжесть, будто нависшая над душой крыша, приоткрылась, и в щель, как робкий луч солнца, пробился росток надежды. Хрупкий, но живой. Возможно, не всё потеряно. Возможно, я смогу начать сначала — с тех, кто действительно рядом.

Через какое-то время Лоренц, не отпуская мою руку, повёл меня прочь от дворцовой суеты — в сторону кустарного лабиринта. «Подальше от лжи и лицемерия», — сказал он, улыбнувшись. Мы уже почти дошли до центральной беседки, как небо вдруг разразилось громом, и на нас хлынул ливень. Мгновенный, летний — он охватил всё пространство, словно небеса сами не могли сдержать слёз.

Мы промокли не сильно, но достаточно, чтобы ощутить прохладу. Лоренц снял с себя твидовый пиджак и аккуратно накинул его мне на плечи.

Он улыбался, несмотря на непогоду. И в этой улыбке было что-то заразительное — словно само небо на мгновение прояснилось.

Мы сидели молча. Казалось, прошла вечность, хотя минули всего какие-то минуты. Я понуро опустила голову на крепкое плечо Лоренца, и мои всхлипы становились всё реже — сердце начинало успокаиваться. Дождь, обвиваясь вокруг беседки, пел свою тихую, бесконечно нежную песнь, и в этом шелесте воды, в её ровном плетении с ветром, возникал странный уют — словно нас окутал хрупкий, но надёжный кокон, в котором можно было наконец выдохнуть.

Я слушала его дыхание — ровное, тёплое, уравновешенное, — и в тот миг чувствовала себя в безопасности. С каждым его вдохом что-то тяжёлое уходило из меня, растворяясь в воздухе, пропитанном ароматом мокрой травы и тёплой кожи.

Секунды тянулись, но в них словно помещалась целая жизнь. Мы не торопились покидать этот момент. Он был прост, как сама истина. Мир за пределами беседки перестал существовать — он подождёт. Сейчас существовало лишь это: моё ухо, ловящее его дыхание, и его ладонь, лежащая поверх моей.

— Лоренц… — прошептала я так тихо, что сама испугалась собственной хрупкости. Но он услышал. Наклонился ко мне, глаза — внимательные, мягкие.

— Иногда мир кажется мне слишком сложным, — продолжила я, едва сдерживая дрожь, — и я боюсь, что не справлюсь с ним. Но с тобой… с тобой мне кажется, что я могу всё.

Он не ответил сразу, лишь поцеловал меня в макушку, и его рука крепче обвила мои плечи.

— Если честно, — хмыкнул он с привычной полуулыбкой, — я всё равно не понимаю причины твоей печали. Но знай, я — навеки твой слуга, Офелия.

Эти слова, произнесённые без тени иронии, с такой тёплой преданностью, рассмешили и растрогали меня одновременно. Что-то незаметное отступило, стало легче. Я уткнулась в его плечо, промурлыкав в ткань: