Книга Северный ветер, страница 3 – Александрия Уорвик

Сняв промокшие вещи, я запихиваю их под истекающий кровью труп, затем взбираюсь на самое высокое дерево, какое только могу найти. Вымерзшая кора впивается в и без того истертые ладони. Вверх, к самой далекой от земли ветке, что стонет под моим малым весом. Это, полагаю, плюсы голодания, пусть и жуткие. Множество веток и коричневая туника неплохо скрывают меня из виду.

Мгновение спустя в лесную ложбину вваливается темняк, но я не могу разглядеть его. Лишь обрывки теней. Черные потеки, что будто струи крови, на белом фоне. Некоторое время он рассматривает мертвого лося, затем проходится по окрестностям. Сопение заставляет меня застыть на месте. Стискиваю челюсти, чтобы не выдать себя стуком зубов.

Темь – барьер, отделяющий Серость от прилегающих Мертвых земель, – якобы сдерживает темных ходоков, привязанных к тому свету. Горожане говорят о дырах в барьере, трещинах, что позволяют искалеченным душам вернуться в мир живых, питаться теми, кто еще дышит. Я не видела дыр сама, но если так и есть, то не могу сказать, что виню их. Все вертятся как могут. Лгут, воруют и не собираются извиняться. Я – уж точно.

С течением минут пальцы коченеют, ноют от боли, кончики начинает покалывать. Со скрипом суставов стискиваю кулаки и прижимаю их к теплому животу.

Темняк обнюхивает открытую, набитую мясом сумку. Эти твари не живые на самом деле, не настолько, чтобы нуждаться в пище и сне, но я все равно чувствую укол страха: лось – мое спасение. Он должен унять сосущее ощущение в животе. Из шкуры выйдет новый плащ для Элоры, хотя мой совсем уже разошелся по швам. Рога пойдут на инструменты. Таков, по крайней мере, план.

В конце концов тварь уходит. Жду минут десять, затаив дыхание. Воздух больше не обжигает огнем. Только тогда я слезаю с дерева, натягиваю плащ и перчатки, потираю ладони, чтобы согреть онемевшую плоть.

Половина мяса все еще ждет, когда я отделю ее от источающей пар туши. Запас пищи на два месяца. Как ни обидно оставлять хоть кусочек, нельзя рисковать и тратить время. Собранного хватит на месяц, и если мы с Элорой будем осторожны, то сумеем растянуть дольше. А на останки, может, наткнется еще какой оголодавший зверь.

Взваливаю сумку на спину и начинаю обратный путь в двадцать пять километров к Эджвуду, кряхтя под тяжестью ноши, утопая в мягкой земле изношенными ботинками. К пятому километру ступни, лицо, руки теряют чувствительность. В уголках глаз замерзают слезы, причиняя ужасную боль. Ветер не стихает, скольким бы богам я ни молилась, но они должны знать, что я утратила веру. В ноги просачивается тупая боль. Холод настолько всепоглощающ, что дыхание перехватывает прежде, чем оно успевает покинуть тело.

На дорогу уходит целый день. Вечер окутывает мир темнотой, погружает его в глубокие, окрашенные фиолетовым сумерки. Когда остается каких-то три километра, я слышу звук. Низкое, жалобное блеяние бараньего рога, что разносится по долине и заставляет сердце биться с чудовищной скоростью. Небо предвещало трагедию – и оно не ошиблось.

Северный ветер уже здесь.

Давным-давно Серость была известна как Зелень. Три столетия назад этот край, эта земная твердь была самим воплощением жизни: обильная и цветущая, с прозрачной водой, журчащей по гладким камням, со стадами лосей и оленей, с дикими зайцами и певчими птицами, такими как крапивник, в честь которого меня назвали. Голода не было – никто не знал недостатка пищи. Города процветали, их богатство затрагивало даже отдаленные поселения. Даже рек было множество, их течения устремлялись на юг, к низинам, полным форели, пресноводных моллюсков, которых ловили и продавали вдоль берегов. А болезни?.. Их тоже не было. Люди старели, толстели, счастливые, и умирали во сне. Я не помню тех времен, ведь тогда я еще не родилась.