Книга Черный крестоносец, страница 167 – Алистер Маклин

Эту и без того довольно непростую и филигранную работу сейчас еще больше осложняли обтянувшая пальцы армированная резина и плохой обзор из-за расположенных под углом защитных стекол. Однако ровно через минуту раздался тяжелый глухой звук: с последним вращением цифрового диска подключились электромагниты и оттянули мощный центральный ригель. Затем три полных поворота большой круглой рукоятки, и дверь весом в полтонны медленно поддалась давлению моего плеча.

Я подхватил клетку с хомяком, быстро вошел в открывшуюся дверь, проверил ее ход и быстро закрыл. Три оборота рукоятки на внутренней стороне, и дверь в хранилище вновь заперта. Скорее всего, при этом я уничтожил изрядное количество отпечатков, однако не стер ни одного такого, который имел бы значение.

Дверь из матированного стекла с резиновым уплотнителем, ведущая в саму лабораторию, находилась с другой стороны крошечного тамбур-шлюза. Тянуть дольше смысла не было – это ничего бы не дало, только лишь немного отсрочило мой конец. Я надавил на длинную ручку с локтевым упором, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

Включать освещение не потребовалось: лабораторию заливал свет от бестеневых неоновых ламп. Тот, кто вломился сюда, либо решил, что правительство достаточно крупная фирма и от пустой траты электричества не обеднеет, либо убегал в такой дикой спешке, что думать о свете ему было некогда.

У меня тоже не было времени думать о свете. Как, впрочем, и желания. Единственное, что меня заботило и волновало в тот момент, – здоровье сидящего в клетке хомячка.

Я поставил клетку на ближайший лабораторный стол, сдернул накидку и уставился на зверька. Ни один человек, привязанный к пороховой бочке, не смотрел на догорающий фитиль так неотрывно, с такой всепоглощающей и исключительной сосредоточенностью, как я смотрел на этого хомяка. Голодный кот у мышиной норы, мангуст в ожидании броска королевской кобры, промотавшийся любитель азартных игр, наблюдающий, как в последний раз катятся по столу кости, – по сравнению со мной они просто дремали на рабочем месте. Если бы человеческий глаз обладал способностью пронзать насквозь, я пробуравил бы этого хомяка заживо.

Грегори сказал – пятнадцать секунд. Каких-то пятнадцать секунд, и хомяк начнет реагировать, если в воздухе лаборатории есть смертоносный дьявольский микроб. Я отсчитывал секунды, каждая отдавалась скорбным звоном погребального перебора. Ровно на пятнадцатой секунде хомяк подпрыгнул как ошпаренный. Впрочем, его прыжок не шел ни в какое сравнение с двойным сальто-мортале, которое в этот миг исполнило мое сердце, полностью заняв пространство за грудиной. Затем оно едва не остановилось, застучав аномально медленно и каждым своим ударом сотрясая все мое тело. Ладони в резиновых перчатках покрылись ледяным потом. Во рту стало сухо, как в выжженной солнцем пустыне.

Прошло тридцать секунд. К этому времени в присутствии вируса хомяк уже должен был корчиться в судорогах. Однако он не корчился, если только судороги у хомяков не выражаются в том, что они садятся на задние лапки, а передними неистово трут нос.

Сорок пять секунд. Минута. А вдруг доктор Грегори переоценил вирулентность вируса? Или хомяк оказался необыкновенно крепким и выносливым?

Но Грегори не производил впечатления ученого, способного допустить ошибку, а зверек выглядел довольно щуплым. Я сделал первый вдох через дыхательный аппарат.