Книга Черный крестоносец, страница 323 – Алистер Маклин

– Возможно, стоит отдать это матери, – сказал он. – Только сначала лучше бы стереть кровь.

Боуман подождал их реакции, но ее не последовало. Поэтому он продолжил:

– Я убью тебя, Черда. Мне придется сделать это самому. Потому что никто не сможет доказать, что это ты убил мальчишку Александра. А мне доказательства не нужны, хватит и уверенности. Но не прямо сейчас. Я не могу пока тебя убить, знаешь ли. Нельзя допустить, чтобы погибли невинные, не так ли? Но позже я это сделаю. Убью тебя. А потом убью Гаюса Строма. Так ему и передай, ладно?

– Что ты знаешь о Гаюсе Строме? – прошептал Черда.

– Достаточно, чтобы его вздернуть. С тобой заодно.

На лице Черды проявилась улыбка, но шептать он не перестал:

– Ты только что сказал, что пока не можешь меня убить.

И сделал шаг вперед.

Не тратя лишних слов, Боуман слегка изменил положение пистолета, смещая прицел на точку, расположенную у Ференца между глаз. На второй шаг Черда уже не отважился. Покосившись на него, Боуман указал на табурет рядом со столиком.

– Сядь, – велел он, – и повернись к сыну. Смотри на него.

Черда подчинился. Боуман шагнул к нему ближе, и стало понятно, что Ференц еще не вернул себе скорость реакции: на том участке лица юноши, который еще мог как-то отражать эмоции, появилось выражение ужаса, а рот открылся, чтобы выкрикнуть предупреждение, – но слишком поздно: ствол пистолета в руке у Боумана огрел Черду за ухом, и тот тяжело завалился на пол.

Оскалив зубы, Ференц со злостью выругался. По крайней мере, так предположил Боуман, поскольку юноша перешел на родной язык, но не успел Ференц довести до конца первую же витиеватую фразу, как Боуман безмолвно шагнул вперед, снова замахиваясь пистолетом. Реакция и впрямь оказалась замедленной, причем даже сильнее, чем можно было ожидать: Ференц повалился на пол головой вперед, чтобы в неподвижности замереть, улегшись поперек отцовского тела.

– Да что тут вообще…

Голос раздался позади Боумана. Он тут же бросился в сторону и, присев на пол, развернулся на месте, вскидывая пистолет, затем, уже гораздо медленнее, поднялся на ноги. В дверях стояла Сесиль: зеленые глаза распахнуты настежь, на лице – потрясение.

– Дура ты дура, – в ярости произнес Боуман. – Ты сейчас чуть не отправилась на тот свет, понимаешь это?

Все еще не отойдя от шока, девушка коротко кивнула.

– Пройди сюда и закрой дверь. Ты действительно дура. Какого черта ты не послушалась меня и не осталась в машине?

Словно в трансе, она шагнула внутрь фургона и закрыла дверь. Обернувшись, уставилась сначала на двух лежащих на полу, потом на Боумана:

– Ради всего святого, зачем тебе было вырубать этих двоих? Они и так уже ранены.

– Потому что убивать их сейчас было бы неудобно, – холодно ответил Боуман.

Он повернулся к Сесиль спиной и начал методично и тщательно обыскивать помещение. Когда берешься со всей методичностью и тщательностью проводить обыск в любом жилище, будь то цыганский фургон или особняк аристократа, по ходу волей-неволей придется полностью разорить жилище. Поэтому Боуман, действуя организованно и планомерно, разорил фургон Черды подчистую. В пух и прах разнес койки, распорол матрасы ножом, позаимствованным у распростертого на полу Черды, разбросал всю набивку, чтобы убедиться, что там ничего не спрятано, и с помощью того же ножа вскрыл шкафы, все как один запертые. Затем он перебрался в кухонный отсек и перебил там всю посуду, способную хоть что-то вместить, после чего вытряхнул в раковину содержимое дюжины консервных банок и там же, в раковине, разбил банки с домашними заготовками и большинство винных бутылок, просто стуча ими друг о друга, а закончил все это тем, что высыпал на пол содержимое ящиков для столовых приборов, чтобы убедиться, что под выстилочной бумагой ничего нет. Там ничего и не было.