Книга Черный крестоносец, страница 324 – Алистер Маклин

Сесиль, наблюдавшая за этим представлением все в том же гипнотическом трансе, нашла в себе силы поинтересоваться:

– Кто такой Гаюс Стром?

– А как долго ты слушала наш разговор?

– С начала и до конца. Кто такой Гаюс Стром?

– Понятия не имею, – честно признался Боуман. – Никогда о нем не слышал до сегодняшней ночи.

Он переключил свое внимание на платяные шкафы, поочередно вытряхнул содержимое каждого на пол и разгреб ногой. Ничего особо примечательного, просто одежда.

– Чужое право собственности для тебя – пустой звук?

Сесиль, похоже, уже вышла из транса, но, кажется, исключительно для того, чтобы испытать чувство недоверия человека, не умеющего сжиться с реальностью.

– Все это наверняка застраховано, – утешил девушку Боуман.

И приступил к штурму последнего из предметов мебели, еще не подвергшегося насилию, – великолепного резного бюро из красного дерева, способного быть оцененным в небольшое состояние в любой стране: вскрыл запертые ящики с помощью острия ножа Черды. Содержимое первых двух ящиков он вывалил на пол и уже собирался взломать третий, когда его внимание привлекло нечто, показавшееся ему странным. Склонившись, он поднял тяжелую пару свернутых шерстяных носков; внутри лежала перетянутая резинкой пачка новеньких трескучих банкнот с последовательными серийными номерами. На пересчет ушла почти что минута.

– Восемьдесят тысяч швейцарских франков в тысячных купюрах, – огласил итог Боуман. – Интересно, откуда наш приятель Черда раздобыл восемьдесят тысяч швейцарских франков в тысячных купюрах? Впрочем, какая разница…

Сунув пачку банкнот в задний карман, он продолжил обыск.

– Но… но это же воровство!

Говорить, что Сесиль ужаснулась, стало бы, пожалуй, преувеличением, но в ее широко раскрытых глазах восторга не отражалось тоже. Боуман, однако, не был настроен выслушивать нотации о морали.

– Лучше помолчи! – сказал он.

– Но у тебя же хватает денег.

– Может, так они мне и достаются.

Он вытряхнул еще один ящик, носком ботинка оценил его содержимое, затем повернул голову влево, уловив там какое-то движение. Ференц уже стоял на коленях, силясь подняться. Боуман взял юношу под руку, помог ему встать прямо, нанес ему сильный удар в челюсть и снова опустил на пол. На лице Сесиль вновь отразился шок, смешанный с зачатками отвращения, – видимо, она росла нежной воспитанной девочкой, которую учили, что идеалом вечернего развлечения неизменно остаются походы в оперу, в театр или на балет. Боуман приступил к разбору очередного ящика.

– Можешь ничего не говорить, – хмыкнул он. – Я тут просто-напросто разгульно бездельничаю. Смешно, правда?

– Ничуть! – Сесиль сжала губы, сразу уподобившись школьной наставнице строгих правил.

– У меня нет времени на… Ага!

– Что там? – В женщине даже самого пуританского склада отвращение не имеет шансов устоять против любопытства.

– Вот такая диковина. – Боуман поднял на ладони и показал ей выточенную из палисандра изысканную лакированную шкатулку, инкрустированную черным деревом и перламутром.

Она была заперта и сделана настолько притерто, что даже кончика острого как бритва ножа невозможно было просунуть в микроскопическую щель между крышкой и корпусом шкатулки. Возникновение этой проблемы, похоже, наполнило Сесиль злорадным удовлетворением: она широко повела рукой, указывая на царящий вокруг невообразимый хаос – едва ли не каждый квадратный дюйм пола в фургоне был завален разнообразным мусором.