Книга Черный крестоносец, страница 407 – Алистер Маклин

Клермонт лаконично кивнул майору и медленно двинулся вдоль поезда, то и дело постукивая по кожаным сапогам настоящей английской офицерской тросточкой, воплощающей собой его единственную уступку собственной индивидуальности или эксцентричности, это уж как посмотреть. В железнодорожных премудростях полковник практически не разбирался, однако от природы обладал острым глазом и старался не упускать возможности попрактиковаться в этой своей способности. Да и потом, он являлся начальником воинского эшелона и давно уже взял в привычку внимательно и ревностно следить за личной собственностью, пусть даже и временной.

В первом вагоне располагались офицерский салон, в котором с благодарностью и укрылся Фэрчайлд, спальные купе губернатора и его племянницы, а в задней части – офицерская столовая. Во втором вагоне – кухня, спальное помещение Генри и Карлоса, стюарда и повара соответственно, и офицерские спальные купе. Третий вагон был грузовым, четвертый и пятый – для перевозки лошадей. Переднюю четверть шестого занимала солдатская кухня, а в остальной его части и в седьмом вагоне размещались рядовые кавалеристы. Клермонт достиг последнего вагона, тормозного, так ничего и не вынеся из импровизированного инспекционного обхода. Заслышав стук копыт, он обернулся к голове поезда: то Беллью пригнал заблудшую овцу, и, насколько мог судить полковник, сопровождал его целый кавалерийский наряд.

Небольшую процессию возглавлял, разумеется, сам сержант. В левой руке он держал свободно свисающую веревку, другой конец которой был обвязан петлей вокруг шеи Дикина. Арестованный же из-за двенадцатидюймовых конских пут вынужден был переставлять негнущиеся ноги в весьма резвом темпе, что со стороны выглядело несколько комично и больше походило на движения марионетки, нежели на человеческие. Подобное, несомненно, позорное и унизительное для любого взрослого человека положение совершенно не тронуло Клермонта. Он задержался лишь удостовериться, что О’Брайен встретил отряд Беллью, затем поднялся по ступенькам в тормозной вагон, толкнул дверь и вошел внутрь.

После уличной стужи в вагоне оказалось довольно душно и почти невыносимо жарко. Причину этого долго искать не пришлось: дровяную печку в углу растопили с таким умением и усердием, что ее круглая съемная чугунная крышка раскалилась докрасна. По одну сторону от печки стояли набитый поленьями ящик и шкаф для продуктов – если судить по запасу дров, подумалось полковнику, последний пустовать тоже не должен, – а далее за ними располагалось огромное тормозное колесо. Место по другую сторону от печки было отведено массивному, основательно набитому креслу, за которым лежал матрас с целой горой выцветших армейских одеял и парой шкур, судя по всему, медвежьих.

В кресле, почти утонув в его глубинах, сидел старик в очках в стальной оправе и читал книгу. Несмотря на избитость древнего клише, его можно было бы описать только как убеленного сединами ветерана. И действительно, щеки и подбородок старика покрывала четырехдневная белая щетина, волосы, если таковые у него еще оставались, были спрятаны под некоторым подобием фуражки шкипера голландской баржи, натянутой на самые уши, несомненно для утепления. С той же целью он был закутан в значительное количество слоев одежды, верхний из которых представлял собой парку вроде эскимосской, сделанную из не поддающегося определению меха. Наконец, дабы пресечь злой умысел даже самого хитрого сквозняка, от пояса до щиколоток старик был завернут в плотное одеяло индейцев-навахо.