Книга Сердцеед в Венецианской паутине, страница 2 – Натали Карамель

Она прижалась ко мне сильнее, всем телом, ища защиты, которую я не мог дать надолго. «Не проси прощения,» — выдохнула она, и ее дыхание было горячим сквозь ткань. — «Ты не виноват. Помнишь? Это… игра. Мы играем в нее вместе.» Она запрокинула голову, заставила встретиться взглядами. В ее глазах, сквозь страх, который зеркалил мой собственный, горела та самая безумная решимость. «Ты вернешься. Должен вернуться. Я буду ждать. Здесь. В нашем доме.»

Наш дом. Эти слова были и бальзамом, и ядом. Я вернусь. Я должен. Клятва закипела в крови. Наш последний поцелуй… Не страсть. Нежность, пронизанная горечью до самого нутра. Соль слез на губах. Отчаяние. Обещание, высеченное в этом прикосновении. Мольба, оставшаяся беззвучной. Я впитывал каждую секунду: шелковистость ее губ под моими, дрожь в ее пальцах на моей щеке, теплый, родной запах ее кожи — жасмин и что-то неуловимо ее. Это был мой талисман. Заклинание, которое должно было защитить меня вдали и привести обратно. К ней.

Но слова и слезы… они были каплей в море нашей боли. Горечь разлуки, страх перед пропастью неизвестности, ужас, что ее отнимут снова — все это клокотало внутри, требуя выхода. Любовь, только что расцветшая и уже обреченная на заморозки, кричала. Мы заперлись в наших покоях. Отгородились от жестокого мира. Но тишина была невыносима. Нам нужно было пламя.

Тот вечер, та глубокая ночь… Комната перестала существовать. Не было Версаля, не было Венеции, не было завтра. Был только я. Только она. И неутолимая, яростная потребность чувствовать. Принадлежать. Быть здесь и сейчас, пока время, этот палач, не вырвало нас друг у друга. Это не было продолжением первой нежной ночи. Это был шторм. Пожар. Вихрь, сметающий все на пути. Каждое прикосновение — крик против несправедливости. Каждый поцелуй — попытка остановить время. Каждое сближение — отчаянная надежда сплавиться воедино так прочно, чтобы никакая королевская воля не смогла нас разорвать. Мы говорили телами на языке, понятном только нам двоим: язык обжигающей тоски, безумной нежности и той хрупкой надежды, что эта связь, эта близость переживет разлуку. Мыслей о будущем не было. Только наваждение настоящего. Только этот огненный круг, где мы теряли счет времени, не знали усталости, отдаваясь друг другу без остатка. Каждое мгновение я ловил, как утопающий соломинку, боясь, что это — последнее.

Утро. Рассвет застал нас в молчаливых объятиях, измученных, опустошенных до дна, но… странно спокойных в самой сердцевине. Было ощущение, что мы выжгли всю боль, оставив только эту тихую, жгучую уверенность: Мы — одно целое. Ничто не разорвет нас навечно.

Потом — порог. Последний поцелуй. Горький, как полынь. Я держал ее лицо в ладонях, впитывая каждую черточку, каждый отблеск солнца в ее глазах, запах ее кожи, смешанный с моей. Чтобы пронести это с собой. Через все.

«Елена…» — голос снова подвел. Я собрал всю волю. «Не выходи. Не смотри. Пожалуйста.» Мне было невыносимо думать, что она увидит меня уезжающим. Что этот образ будет терзать ее. Мой страх за нее. «Обещай. Останься здесь. В нашем доме.»

Она кивнула, губы дрожали, но она сжала их. В ее глазах читалось: Иди. Я буду ждать.

Только тогда я разжал руки. Только тогда повернулся и пошел вниз. Каждый шаг отдавался болью в сердце. В кармане камзола лежал платок. Ее платок. Пропитанный ее слезами и духами. Я сжал его так, что ногти впились в ладонь. Боль была ничто по сравнению с той, что разрывала грудь. Запах жасмина смешался с металлическим привкусом крови. Моя кровь. Клятва. Я нес его, как реликвию. Как частицу ее. Как напоминание: Вернусь. Или умру, пытаясь.