Книга Татьяна и Александр, страница 131 – Полина Саймонс

В их любовных объятиях была безысходность – жестокий отказ от счастья, столь же постепенный и неизбежный, как отлив. Если прежде Таня и Шура, изголодавшись друг по другу, занимались любовью, чтобы заставить богов провозгласить вечное «Мы», то теперь они занимались любовью, чтобы отогнать смерть, остановить разрушительный поток, грозящий им после его отъезда, неизбежного, как заход солнца.

Их лихорадочные, безумные и беспорядочные совокупления были криком о помощи, обращенным к богам – любым богам, согласным слушать. Наслаждение мешалось с болью: чем острее удовольствие, тем более опустошенным было сердце потом.

Осталось пять дней.

Следующая дождливая ночь на полу перед печкой, и он вновь не позволил себе разрядку. Александр думал, что, притормозив себя, он, возможно, притормозит время.

Сколько еще он сможет сдерживаться? Сколько сможет смотреть на нее, слышать ее голос, чувствовать ее дыхание, когда она стонет, когда шепчет, как сейчас. «Что она говорит… я даже не слышу ее, я хочу кончить, но нет, не могу».

– Что, Таня?

– Александр, прошу, не оставляй меня.

– Детка, не волнуйся, – сказал он. – После горестей жизнь продолжается. Посмотри на нас. Мы снова чувствуем. – Он поцеловал ее. – Ты захочешь снова любить и будешь любить.

Александр хотел добавить «слава богу», хотя так не думал. Его сердце корчилось в муках.

– Погоди, милый, постой, Шура. Я задыхаюсь, я задыхаюсь…

Но Александр не остановился. Пока не дошел до конца. Несколько долгих минут она не могла отдышаться, а он лежал на полу и курил. Пепел упал на пол. Пепел упал на его грудь. Но Александр даже не стряхнул его. Это сделала Татьяна.

Немного успокоившись, она прошептала:

– Подчас, когда ты так меня обнимаешь, когда так сильно сжимаешь в объятиях, душишь меня, когда я чувствую на горле, на лице твои руки, когда моя грудь сдавлена твоим телом, я поневоле начинаю думать, что ты почти хочешь, чтобы я задохнулась.

– Это безумие.

– Правда?

– Точно.

– Ты так крепко обнимаешь меня, Шура, словно не хочешь, чтобы я это пережила. – Татьяна помолчала. – Пережила нас.

– Безумие.

Осталось четыре дня.

– Не хочу больше, чтобы ты ко мне прикасался. – Так говорила Татьяна, когда Александр прижимал ее к стене. – Я серьезно. Не хочу, чтобы ты занимался со мной любовью. Хочу, чтобы ты перестал. Я больше не хочу в тебе нуждаться. Не хочу больше любить тебя.

– Хорошо, – прошептал он, не отпуская ее и не отодвигаясь от стены.

– Что мы будем делать? Что я буду делать? Тебя убьют, а что я буду делать в Лазареве всю оставшуюся жизнь?

– Я вернусь, Тата, – заверил Александр.

– Тебя убьют. И я останусь одна в советской России.

– Меня не убьют.

– Здесь для нас нет места, – сказала она.

Он не соглашался:

– Уральским горам триста миллионов лет. Мы нашли место среди круглых холмов. Это наше место.

– Пожалуйста, не надо. – Она дрожала. – Когда-то эти горы были больше. Они здорово сгладились из-за эрозии и времени. Но они продолжают стоять.

– Да. И мы вместе с ними. – Александр прижал ее к себе. – Но это только начало твоей жизни, Татьяна. Вот увидишь. Пройдет триста миллионов лет, и ты будешь продолжать стоять.

Они не смотрели друг на друга.

– Да, – прошептала она. – Но не с тобой.

Александр должен уехать завтра. Сегодня он не может смотреть на нее, не может прикасаться к ней, не может говорить с ней. Он не знает, как будет жить дальше. Он не знает, как она будет жить дальше.