Книга Татьяна и Александр, страница 264 – Полина Саймонс

Александр злился на себя. Последний побег почти удался. Санитар, приносивший в лазарет медикаменты, был одет в штатское и, как обычно, свободно входил в лагерь и выходил из него, махая рукой часовым, которые пропускали его, толком не поглядев. Что может быть проще? Последние три недели Александр лежал в лазарете со сломанными ребрами. Он вырубил санитара, снял с него одежду, засунул его в кладовку и направился к воротам, махнув рукой часовым. Один из них вышел и открыл ему ворота, даже не взглянув на Александра.

Он помахал в знак благодарности и зашагал прочь.

И зачем только в тот самый момент Кароличу приспичило выйти из зеленого дома слева от ворот? Он глянул за ворота, увидел спину Александра и истошным голосом стал звать часовых.

Теперь, три дня спустя, окровавленный и измученный, он в полудреме грезил о солнце и прохладной воде, в которой так хотелось поплавать. Ему снилось, что он чистый, что его не мучает жажда. Ему снилось лето. В камере было так темно. Он грезил о том, чтобы найти уголок гармонии в бесконечном хаосе его жизни. Он грезил о…

Сквозь решетку он услышал голоса, потом в двери повернулся ключ и она открылась. Прищурившись, Александр увидел входящего Каролича. Этот Каролич! Как ему нравилось издеваться над неудачей Александра. Они обменялись обычной руганью, и потом на пороге возник силуэт невысокой медсестры. На миг, один краткий миг, как продолжение сна, силуэт медсестры показался ему таким знакомым… но было плохо видно, к тому же разве не являлась она ему часто в виде галлюцинаций? Он не мог толком отделить себя от бреда о ней.

Но тут она охнула, и он услышал ее голос, и, хотя волосы были другие, голос мог принадлежать только ей, и Александр отчетливо его слышал. Он попытался разглядеть ее лицо, вытягивал шею, пытался сесть, отодвинуться от стены, но все было тщетно. Она сделала шаг вперед. Господи, совсем как Татьяна! Он затряс головой, думая, что опять бредит. Каждую ночь, каждый день его преследовало ее видение в лесу, когда на ней был купальник в горошек. Он поднял руки, насколько позволяли цепи, поднял в мольбе: «видение, успокой меня на этот раз, не мучай меня снова».

Александр затряс головой и моргнул, потом снова моргнул. «Я воображаю ее, – подумал он. – Я так долго воображал, как она выглядит, как говорит. Она призрак, как отец, как мать. Я моргну, и она тоже исчезнет, как всегда». Он моргал и моргал. Старался смахнуть длинную тень жизни без нее, а она стояла перед ним, и ее глаза сияли, и губы были яркими.

А потом он услышал, как Каролич что-то говорит ей, и тогда Александр понял, что подонок Каролич не может грезить наяву.

Они без слов впились глазами друг в друга, и в их глазах читались минуты и часы, месяцы и годы, дрейф континентов и деление океанов. В их глазах читалась мука и огромное сожаление.

На их потрясенные лица легла печать скорби.

Она споткнулась о ступеньку и чуть не упала. Опустившись на колени рядом с ним, она сделала то, что считала уже невозможным в своей жизни.

Татьяна прикоснулась к Александру.

На его лице и волосах запеклась кровь, и он был в кандалах. Взглянув на нее, он не проронил ни слова.

– Медсестра Баррингтон, мы не со всеми так обращаемся, но этот неисправим и не поддается перевоспитанию.

– Лейтенант Каролич… – прохрипела она и уже тише повторила: – Лейтенант… – Татьяна сильно дрожала и боялась, что Каролич заметит это, но он ничего не заметил, так как в камере стоял полумрак, свет шел только из коридора. – Кажется, я оставила сумку в шестой камере. Принесите ее, пожалуйста.