Книга Альфа для центавры, страница 20 – Людмила Вовченко

— Я разговариваю с растениями, — сказала Олеся. — Всегда. Они отвечают. Иногда хамят.

— Я… сплю в носках, — честно призналась Алла. — Даже летом. У меня тонкие косточки!

Смех разлился, как тёплое молоко. Дом над ними показал картинки — бабочку (осторожно, красивую, безопасную), холодильник с магнитами (расположенными… идеально), горшок с растением (которое, конечно же, улыбалось), шерстяные носки (с узором, как на севере). Кто-то уронил слезу и тут же её вытер, потому что мы уже сегодня договорились: плачем и смеёмся — по очереди.

— Моя нелепость, — сказала Татьяна, когда голоса стали мягче, — я люблю слушать, как дождь стучит по подоконнику. И… — она замялась, но взяла себя в руки, — я всегда оставляла включённый свет на кухне, когда уходила из дома. На «если что». — Она вздохнула. — Здесь я не знаю, где кухня и где подоконник. Но свет — есть.

Дом, как будто дождавшись команды, мигнул под потолком и включил ту самую мягкую «кухонную» лампу — жёлтую, домашнюю, не инопланетную. Женщины ахнули. Рион хмыкнул с удовольствием. Каэль отвёл взгляд. Элиан улыбнулся — самым краешком.

— Спасибо, — сказала Татьяна дому, а потом — чуть тише — троим. Ни к кому конкретно. К каждому. — Спасибо, что умеете слышать.

* * *

Ночь пришла лунами: одна — привычно жёлтая, другая — зелёная, как настоявшаяся мята. Свет был ровным, почти осязаемым, и в нём лица казались бесстрашнее. Женщины расходились по комнатам; где-то играли дерево-струны, где-то тихо пела Лина, укачивая чью-то тревогу, где-то Алла рассказывала «совершенно приличный анекдот, но я его забыла на середине».

Татьяна вышла на балкон, и океан взял её в ладони — дыханием, шорохом, солёным запахом. Под куполом плыли светляки, и каждый оставлял в воздухе тонкую дорожку — как курсив небесной азбуки. Она закрыла глаза и позволила себе минуту — ровно одну минуту — не держать никого. Только себя. Ощутить плечи, которые ноют приятной тяжестью, руки, пахнущие хлебом и водой, кожу, которой не стыдно быть живой.

— Ты сегодня была жестокой, — сказал за спиной Каэль. Ни приветствия, ни извинений. Он знал, что ей этого не нужно.

— С кем? — спросила она, не оборачиваясь.

— С тем, кто принёс браслет. С теми, кто пришёл смотреть. Со мной.

— С тобой — да, — согласилась Татьяна. — Потому что ты привык, что огонь получает, что хочет. Я — не дрова. И не свечка. И не костёр. Я — человек.

— Я знаю, — сказал он, и в его голосе наконец исчез металл. Остался жар. — И именно поэтому я стою далеко. Чтобы не обжечься.

— И меня не обжечь, — поправила она. — Умно.

Он усмехнулся. И ушёл — тихо, как тень.

— Ты сегодня была мягкой, — сказал Рион, появившись без шума, как мог только он — с тяжестью и без тяжести одновременно. — Ты дала им улыбаться. Это делает дом — домом.

— Дом — это когда можно быть нелепым, — сказала она. — И живым.

— И сытым, — добавил он, положив на перила маленький свёрток: кусок лепёшки и ломтик рыбы. — На «если что». — И ушёл, даже не дождавшись её смеха.

— Ты сегодня была честной, — сказал Элиан, и его голос был ближе всех — и слышнее тише. — С собой. Это труднее, чем со всеми.

— Это мой способ не сойти с ума, — призналась она. — Честность — как воздух. Если его мало — кружится голова.

Он не приблизился. Просто стоял рядом. И этого было достаточно — для этой минуты.