Книга Альфа для центавры, страница 22 – Людмила Вовченко

* * *

Они шли по кольцу — дорожке, которую дом высветил вчера под самым куполом. Трава здесь росла гуще, листья деревьев были крупнее, и в их прожилках шевелилось молочное свечение: если прислонить ладонь, дерево отвечало лёгким теплом и запахом влажной коры. На поваленном стволе поднимались грибы — прозрачные, как желе, каждый — с крошечной искрой света внутри.

— Не трогать, — тихо предупредил Рион. — Красиво — не значит съедобно.

— Кто бы говорил, — пробормотала Алла, глядя на его профиль. — Некоторые здесь слишком красиво выглядят, но это не значит…

— Алла, — укоризненно сказала Лина.

— Что? Я просто вслух думаю, — невинно приподняла брови та.

Каэль шёл с краю, как тень, но слышал всё. От его молчания воздух зыбил, как от жара над камнями. Иногда он бросал короткие взгляды в сторону Кромки — туда, где тонкая полоса света делила мир на «можно» и «не надо». Там, за гранью, воздух будто звенел выше.

— Слышите? — остановилась Татьяна. — Это не просто ветер.

Звук был тонким, как если бы кто-то провёл пальцами по краю гигантского хрустального стакана: в глубине, у Кромки, дрожала ровная нота. Ни на птицу, ни на механизм не похоже.

— Песня, — сказал Элиан. — Мы называем это так. Кромка поёт, когда меняется давление и свет. Или когда рядом кто-то дышит иначе.

— Кто-то — мы? — уточнила Татьяна.

— Кто-то — мир, — ответил он. — Интересно, вы это слышите. Многие — нет.

— Я музыкант, — неожиданно сказала Яна. — То есть… была. В детстве. Я слышу, когда дом фальшивит.

— Дом не фальшивит, — не удержался Каэль.

— Это я так шучу, — примирительно подняла руки Яна. — Всё, молчу.

Они стояли, и Песня становилась то выше, то ниже, будто кто-то пробовал ноту «на вкус». И вдруг в этой ноте — как тонкая ниточка — появилось знакомое. Не слово, не мелодия, а настроение, как запах детства. Татьяна вздрогнула: в памяти всплыла кухня, ночная лампа, дождь по подоконнику — и мама, которая напевает без слов.

«Чушь, — сказала себе. — Это просто мозг подвязывает своё к чужому». Но от этой «чуши» стало странно тепло.

— Назад, — негромко сказал Рион. — Воздух меняется. Не хочу, чтобы у кого-то заболела голова.

— У кого-то — у кого? — вяло пошутила Алла, держась за Татьянину накидку. — У меня всегда болит голова, когда нельзя.

— У меня — нет, — честно сказала Нина. — У меня в груди легче.

— У меня — так, — Татьяна сжала пальцами ткань. — Как будто меня зовёт кто-то, кто умеет говорить без слов. — И обернулась к Элиану: — И не надо сейчас объяснять, что я «особенная». Я — внимательная.

— И этого достаточно, — согласился он. — Для начала — всегда достаточно.

* * *

К полудню дом наполнился звуками, к которым за эти дни все успели привыкнуть: журчанье воды на кухне, мягкое тиканье «внутренних часов», что дом показывал цветной полоской под потолком, шарканье босых ног по тёплому полу. Женщины стали двигаться иначе — без той судорожной оглядки, которая выдавала пытку ожиданием. Они смеялись, перешёптывались, спорили о мелком, и это мелкое вдруг оказалось важнее любого протокола.

— Смотри, — зашептала Алла, тыча локтем Яну. — Идут.

Соседский мост из света вытянулся, как струна, и по нему скользнуло шестеро: лёгкие, высокие, с гладкими, словно полированными, лицами и длинными волосами, перевитыми светлыми лентами. Это были женщины. На запястьях — тонкие металлические круги, на висках — знаки, похожие на листья. Их движения были как у воды: мягкие, но упругие.