Книга Альфа для центавры, страница 32 – Людмила Вовченко

— И — правило, — добавила Татьяна. — Смех — без яда. Подколы — без ножей.

— У меня с собой нож, — дёрнула бровью Яна.

— Его — на гребень, — отрезала Полина. — И следить.

Смех был домашним, почти неслышным, но лёгким, как пар. Алла рассказывала, как в школе на конкурсе чтецов вместо строки «Люби природу — мать твою!» сказала «…пока не поздно», и зато получила приз за «актуальность». Яна признавалась, что фальшивит на нотах «си» и «фа», но умеет притворяться, будто так и надо. Нина — что в детстве ставила домики для улиток под дождём и плакала, если они «переезжали». Олеся — что однажды назвала директора «разновидностью млекопитающего», а он почему-то обиделся. Полина делилась что-нибудь про «пульс у тёщи» — не всерьёз, только чтобы смеялись. Лина — что в шкафу до сих пор хранит детский рисунок, где солнце — зелёное.

— Здесь это не ошибка, — сказала Татьяна. — Здесь у нас два солнца, и одно — зелёное. Значит, твой ребёнок сначала нарисовал Ксантару.

— Подтвердите моё материнское величие, — поджала губы Лина. — И я буду счастливой.

— Подтверждаю, — сказала Татьяна. — И ты — не одна такая.

* * *

Они успели расплести и заплести друг другу волосы, примерить гребни, разложить хлеб и фрукты, договориться, что «на этом острове будет наш круг, и ничего лишнего», — когда воздух чуть-чуть изменился. Не ветер. Не холод. Едва заметный «щелчок» — как когда дом слышит плохое слово и напрягается.

— Тихо, — произнесла Татьяна, и «тихо» разошлось по кругу послушной волной. Алла закрыла рот рукой. Яна положила фрукты. Полина нащупала сумку. Лина подняла глаза к куполу.

Где-то в зелени над водопадом мелькнуло. Не птица. Не насекомое. Слишком ровное движение, слишком правильная траектория. Татьяна встала, мягко — как из воды — и взглядом отметила троих на дальнем выступе. Они уже тоже стояли.

— Не трогаем, — сказала она. — Сначала — смотрим.

Мелькание повторилось. Теперь она увидела: тонкая, как травинка, конструкция, вросшая в кору дерева. Она едва светилась, цвет менялся с зелёного на серый, улавливая фон. От неё тянулась почти невидимая нить к камню у воды.

— Пиявка, — сухо бросила Олеся. — Только не кровяная — та, что цепляет внимание.

— Маркер, — поправила Полина. — Отпугиватель или… наоборот.

— Яна, не двигайся, — сказала Татьяна. — Нина — ко мне. Алла — рот. — И уже громче, в сторону выступа: — Элиан, у вас есть слово для «сейчас это аккуратно снимем и не устроим салют»?

— Есть, — отозвался он. — «Я».

Каэль за две секунды оказался у дерева — не касаясь, как огонь, который умеет греть, но не жечь. Он провёл ладонью на расстоянии, и вокруг травинки-прибора вспыхнула тончайшая сетка, как иней. Элиан тихо проговорил несколько слов, от которых воздух подрагивал, как струна. Рион тем временем присел у камня, где нить касалась поверхности, положил самые широкие ладони на камень и будто… уговорил его «не слышать».

— Чужой «мостик», — сказал Элиан через мгновение. — Не Орт. Другие. Тише и умнее. Они смотрели, где у вас смех.

— Меня это бесит, — честно сказал Каэль.

— Меня — делает внимательней, — ответила Татьяна. — Снимем?

— Нет, — остановил её Рион. — Перевернём. Пусть, кто поставил, увидит то, что мы хотим показать.

— Что мы хотим показать? — уточнила Олеся.

Татьяна ответила не сразу. Она посмотрела на круг — кто с гребнем, кто с чашей, кто с хлебом, кто с улыбкой. Посмотрела на водопад, на тёплые камни, на мост, где, будто просто так, «трое у кромки». А потом сказала: