Книга Веди меня через бури горы Химицу, страница 103 – Мицуно Вацу

С этого момента ушлый чайный мастер начал требовать с меня работы на все пять хансацу, а то и больше. К подаче чая, мытью посуды и столиков с подносами добавились уборка в тясицу, приготовление завтраков, обедов и ужинов не только для себя, но и для Мэнэбо, помощь в перемалывании чайных листьев, обучение простым чайным церемониям, чтобы мастер мог сосредоточиться на особых гостях, и ещё с десяток мелких задач, которые менялись день ото дня.

Это всё ещё была не та работа, которой пугали непослушных английских детей. Не рабский труд на фабриках и в работных домах, не удушающая работа в шахтах и даже не тяжкое бремя слуг в богатых поместьях. В отличие от всего перечисленного, мне достойно платили, я могла спать не меньше шести часов в стуки и плотно питалась. Но я всё ещё была дочкой графа! Я никогда не трудилась!

К началу зимы у меня болело всё: руки – от тяжести подносов с чайными принадлежностями, ноги – от поклонов, падения на колени и беготни между комнатами тясицу, спина – опять же, от поклонов и тяжести, голова – от постоянного запаха чая и благовоний, глаза – от полумрака гостевого зала, в котором я находилась целый день, зубы – от злого скрежета, который я с трудом сдерживала, когда гости требовали чего-то приказным тоном, уши… Уши вроде не болели. Хоть какая-то радость.

Мэнэбо однозначно лукавил, когда говорил, что к зиме в тясицу приходит всё меньше гостей. Казалось, люди, наоборот, повалили в домик греться вкусными напитками и вполголоса сплетничать обо всём, что в тёплое время года обсуждалось на улице.

Кроме обычных гостей в чайном доме прибавилось молодых мужчин, которые обычно предпочитали досуг в доме удовольствий. За одним из ужинов мастер обмолвился мыслью:

– Думаю, эти господа зачастили из-за тебя.

– С чего вы взяли, мастер? – спросила я, подливая ему в чашку горячей воды.

Это, кстати, было особой иронией – чайный мастер, посвятивший жизнь приготовлению, собственно говоря, чая, сам никогда его не пил, предпочитая подогретую воду.

– С того, что они не моими смесями и церемониями наслаждаются, а с тебя глаз не сводят. Этак ты скоро замуж выскочишь да оставишь меня зимовать одного, – без особой грусти говорил Мэнэбо, хотя я прекрасно знала, что он успел ко мне привязаться или, по крайней мере, радовался, что на меня можно спихнуть тяжёлую часть работы.

– Не ищу я мужа, – отвечала я. – Если и покину вас, то только весной.

– Куда это ты собралась?

– Никуда. Но если вдруг соберусь, то не раньше весны.

О моей «гайдзинистости» Мэнэбо не подозревал, как и о планах покинуть Гокаяму с тем караваном, который для меня выбрал Таичи. Меня такой расклад устраивал, поэтому о будущем с мастером я особо не разговаривала. Не говорила, что могу покинуть, но и не обещала вечно помогать.

А между тем, работать становилось всё сложнее. К самому факту работы я как-то привыкла. Кое-что даже стало даваться легче, а искусство приготовления чая постепенно вызывало всё больше интереса. Сложность была в другом…

Я перестала высыпаться.

Как и прошлой зимой, проведённой в доме Мацудайра, на футоне в хижине за тясицу меня опять начали мучать кошмары.

Сначала в них просто появлялись тени. Они тянули ко мне когтистые руки, как когда-то в прихожей Сакуры, шептали что-то про долг и месть, обзывали бесполезной, обещали убить… Не только меня, но и моих родителей. Я просыпалась с криками, которые, к счастью, спящий в тясицу Мэнэбо не слышал, и часами сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, лишь бы снова не заснуть. Но даже в реальности тени казались близкими. Они мелькали за окном, стучали когтями по стенам пустой хижины и скреблись в мою дверь.