Книга Веди меня через бури горы Химицу, страница 42 – Мицуно Вацу

ТАИЧИ

– Простите за беспокойство, мама. – Что ты, сынок! Мне всегда в радость помочь путнику, с которым приключилась беда. Посеем добро и пожнём его, когда сами будем в нужде, – мать почтительно поклонилась и опустилась на колени у футона, на котором метался в лихорадке лесной ёкай.

Я по-прежнему не верил, что беловолосая девушка с неестественно светлыми глазами, одетая в окровавленное тряпьё, была человеком. И если бы не её сбивчивые угрозы про «зло» за не оказанное гостеприимство, никогда не привёл бы её в дом.

Словно прочитав мои мысли, мать тихо протянула:

– Конечно, ей могло бы быть удобнее в рёкане^[24]. Не так… неловко.

– Да, но нам не нужны пересуды, – ответил я, быстро отводя взгляд от сползшего с груди незнакомки одеяла.

– Пересуды? Сынок, нет ничего зазорного в том, чтобы определить путника на постой. Даже женщину. Тем более, отец, братья или иной опекун будут искать её в первую очередь именно в таких местах, – мягко отвечала мать, снова укрывая больную. – Почему ты решил, что её появление здесь родит меньше сплетен?

– Меня не волнуют сплетни о том, что я приютил женщину. Но не стоит никому давать с ней говорить вне дома.

– Почему?

– Потому что она не отсюда.

Мать задумчиво коснулась слипшихся от пота и грязи волос незнакомки.

– Да, у нас таких не водится. Думаешь, южанка? Хотя тоже не похожа…

– Она гайдзин^[25], – тихо ответил я.

– Гайкокудзин?.. – переспросив, мать использовала более вежливое выражение для обозначения чужаков – впрочем, она никогда не могла сквернословить. – Но как?! Зачем ты привёл её?

– Не вы ли только что говорили о добре, которое нужно посеять, мама?

Она поднялась и отошла от футона. Я видел, как её тонкие брови подрагивали на выбеленном лбу – она хотела нахмуриться, но сдерживала эту неподобающую добродетельной женщине эмоцию.

– Я не отказываюсь от своих слов. Только добро ли это – подвергать честь семьи и наши жизни такой опасности? Если кто-то узнает, что мы укрываем гайкокудзина, нас казнят и не посмотрят ни на родство с сёгуном^[26], ни на твою верную службу даймё^[27].

– Поэтому мы просто дадим ей прийти в себя, накормим и отправим восвояси, – чуть резче, чем нужно было, сказал я. – Я не мог взять на себя её смерть, ибо просьба о ночлеге была высказана.

– Понимаю, – кивнула мать. – Что ж, видимо, такова воля сил, от нас не зависящих. Покинь комнату, сын. Девушка мечется в бреду и открывает твоему взору больше, чем следует.

Я повиновался, тихо задвигая за собой фусуму^[28]. В конце коридора перешёптывались служанки. Скрыть что-то от них в этом доме было невозможно, да и не нужно. Сплетничая вдоволь внутри, они не выносили ничего из услышанного дальше гэнкана^[29]. Мать хорошо подбирала прислугу, а с некоторыми девушками даже была связана священными узами, пусть и дальнего, но всё же родства.

Поймав мой взгляд, девушки замолчали и тут же скрылись из виду. Они так и не смогли привыкнуть к тому, что в доме, превратившемся после смерти отца и моего отъезда в резиденцию даймё в женское царство, последние три месяца снова жил мужчина. Я понимал их. Хмурый взгляд воина мало кого радовал, да и мне больше была по душе служба господину, а не размеренная жизнь под одной крышей с матушкой. Но пока нужды в моём присутствии рядом с даймё не было, мне оставалось только ждать, преумножая его богатство рисом со своего куска земли.