Книга Веди меня через бури горы Химицу, страница 61 – Мицуно Вацу

– Смотрите хотя бы исподлобья, – взмолилась Аяка.

– Тогда ты скажешь мне, что я выгляжу неподобающе хмурой.

– А если заметят, что вы разглядываете?.. – не унималась служанка.

– Посчитают меня невоспитанной. Но, поскольку они все наверняка хорошо воспитаны, мне и слова не скажут.

До этого дважды проглотив возражения Аяке, в третий раз я не сдержалась. Ну не получалось у меня быть покорной и тихой! Не получалось. Я пыталась как могла, и всё равно характер, который и дома не раз печалил мать, то и дело прорывался наружу. Чаще всего это, конечно, случалось в разговорах со служанкой. Но пару раз я не сдерживалась и с Изуми.

А вот мужлану Таичи повезло. Вскоре после того, как он меня спас и обременил мать заботой обо мне, его призвал даймё. Так что мы шипели друг на друга всего-то несколько недель, а потом он уехал, и до сих пор не вернулся. «Оно и к лучшему… Если бы Таичи остался в доме, всё моё обучение наверняка пошло бы насмарку с его-то подходом… – я всё ещё помнила наш ночной разговор в саду и его придирки к моему владению языком, который я тогда толком и не знала. – Хотя, если бы он остался, и мы друг другу надоели достаточно сильно, может, я уже плыла бы в трюме какого-нибудь корабля в Англию».

Да, моё возвращение откладывалось. Сначала из-за незнания языка, на достойное изучение которого у меня ушло почти четыре месяца. Пару раз я даже предлагала притвориться немой, но недоверчивый взгляд госпожи Изуми очень явно намекал на то, что для немой я слишком скверно умею держать язык за зубами.

За это время наступила зима, и Гокаяму отрезало от мира непроходимыми снегами. Это было тяжёлое время для всех в доме, и ни о каких путешествиях речи не шло.

Весной, когда я снова воспрянула духом и начала намекать Изуми на готовность к отъезду, меня, наконец, выпустили в деревню для проверки навыка «быть местной». Тогда оказалось, что обучение в стенах одного дома и общение с незнакомыми людьми за его пределами было кардинально разным опытом. Я совершила огромное количество ошибок, вплоть до попытки пожать руку торговцу и съесть купленное яблоко прямо на ходу, из-за чего «дальнюю родственницу госпожи Мацудайра» прозвали чуть ли не блаженной. Ну или, по крайней мере, очень странной. После этого Изуми логично заключила, что я ещё слишком гайкокудзинка и не готова к путешествию в порт Дэдзимы.

Летом мне впервые пришло на ум слово «пленница» в контексте… меня. Нет, меня никто не запирал в комнате, не угрожал – все слуги дома и сама госпожа Изуми продолжали относиться ко мне с уважением, которого я не знала и в родной Сакуре, но что-то было не так. Всё чаще Изуми пропускала приставку «сан» или «госпожа» рядом с моим именем, всё реже она соглашалась обсудить приближение моего отъезда, и всё труднее мне было остаться наедине с собой – Аяка стала буквально моей тенью, объясняя такое изменение беспокойством Изуми за меня. Даже в первые месяцы моей жизни в Гокаяме меня так не стерегли, хотя тогда я представляла для семьи Мацудайра куда большую угрозу.

Сначала я думала, что такие незначительные, но ощутимые изменения стали следствием ряда неудач, обрушившихся на дом и его обитателей. Начиная с зимы то обваливалась крыша в пристройке, то умирали рыбки в пруду, то по очереди заболевали слуги и даже сама Изуми. Я уже убедилась в суеверности местных жителей и думала, что всё это хозяйка дома считала плохими знамениями, череда которых могла повлиять и на успех моего отъезда. Но даже в спокойные дни и недели, когда ничего неприятного не происходило, её отношение ко мне становилось всё более отстранённым. В августе, который соответствовал местному лунному месяцу минадзуки – ровно через год после страшной снежной ночи в деревне Флекни – я решилась на серьёзный разговор с хозяйкой дома.