Книга Черный крестоносец, страница 229 – Алистер Маклин

– А он вас любил?

– Уверена, что любил. Во всяком случае, он предлагал выйти за него замуж. Как минимум раз десять. Это о чем-то говорит, правда же?

– Но вы не вышли. И потеряли с ним связь. Если вы оба любили друг друга и он делал вам предложение, то почему вы ему отказали, можно узнать? Вы же отказали?

– Я отказала по той же причине, по которой закончилась наша дружба. Отчасти потому, что, несмотря на все его признания в любви, он был неисправимым бабником. Но главное – из-за глубоких разногласий между нами. К тому же мы оба были слишком молоды и неопытны, чтобы не позволить чувствам возобладать над разумом.

– Из-за разногласий? Позвольте полюбопытствовать, из-за каких разногласий, мадам Алле?

– Какой же вы, право, настойчивый! Это имеет значение? – Она вздохнула. – Полагаю, для вас имеет. Вы будете упорствовать, пока не добьетесь ответа. Здесь нет никакой тайны, все это совсем не важно и довольно бессмысленно.

– Все-таки я хотел бы услышать ответ.

– Разумеется. После войны Франция, как вы помните, оказалась в непонятном политическом положении. У нас были партии с диаметрально противоположными взглядами, от ультраправых до самых радикальных левых. Я – примерная католичка и состояла в правой католической партии. – Она горько усмехнулась. – Вы таких зовете настоящими тори. К сожалению, доктор Макдональд настолько жестко критиковал мои политические убеждения, что в конце концов дружба стала совершенно невозможной. Понимаете, такое случается. В молодости политика играет чрезвычайно важную роль.

– Доктор Макдональд не разделял ваши консервативные взгляды?

– Консервативные! – Она от души рассмеялась. – Консервативные, говорите? Был ли Алекс истинным шотландским националистом, я не знаю, но одно могу сказать со всей уверенностью: вне стен Кремля никогда не существовало более непримиримого и пламенного коммуниста. Он был отъявленным коммунистом.

Спустя один час и десять минут я вошел в холл гостиницы «Приют извозчика» в Альфрингеме.

Я позвонил с аэродрома в Стэнтоне, так что в холле меня уже ждали Шеф и суперинтендант Хардангер. Хотя вечер был еще ранний, на столе перед Шефом стоял бокал с остатками виски – порция изначально была, видимо, довольно большой. Никогда не замечал, чтобы он позволил себе выпить раньше девяти вечера. Бледный, осунувшийся и напряженный, впервые в жизни он выглядел на свой возраст. Не знаю, почему мне так показалось, – наверное, из-за его слегка поникших плеч и усталого вида. В нем было что-то необычайно трогательное, сентиментальность мужественного и сильного человека, который внезапно почувствовал, что возложенный на него груз невыносим.

Не намного лучше выглядел и Хардангер.

Я поприветствовал обоих, сходил за виски к управляющему – он, все так же без пиджака, маячил за стойкой, вне зоны слышимости, – и дал наконец отдых ногам.

– Где Мэри? – спросил я.

– Уехала к Стелле Чессингем и ее матери лечить очередные «сломанные крылья», – ответил Хардангер. – Ваш ворчливый приятель за стойкой только что отвез ее туда. Она пожелала выразить им сочувствие и подбодрить, насколько возможно. Я ей говорил, что после ареста юного Чессингема им обеим, конечно, несладко, но ее поступок не кажется мне необходимым и целесообразным. Это было до того, как прибыл Шеф. Она меня не послушала. Вы же знаете свою жену, Кэвелл. А вы – свою дочь, сэр.