Книга Черный крестоносец, страница 299 – Алистер Маклин

Серый габардиновый костюм поменялся на черный, а белая сорочка уступила место пуловеру темно-синего флотского цвета. Покончив с переодеванием, Боуман отправил на хранение в чемодан успевшие осточертеть очки, которые носил исключительно ради маскировки, выключил верхний свет и вышел на балкон.

На тот же балкон имели выход спальни и всех остальных номеров на этаже. Сейчас окна только двух из них оставались освещены, причем в ближайшем окне шторы были задернуты. Боуман подошел к двери соседнего номера, и ее ручка чуть повернулась от нажатия его руки. Он понял, что в этом номере поселилась Сесиль, чистая душа и святая наивность. Перейдя к следующему освещенному, но незанавешенному окну, он осторожно заглянул внутрь номера из-за краешка рамы.

Похвальная предосторожность, хоть и излишняя: даже если Боуман посчитал бы нужным исполнить перед этим окном воинственный танец апачей, едва ли кто-то из находящейся внутри парочки заметил бы его, да и в таком случае не придал бы увиденному большого значения. Великий герцог и Лайла – темные волосы чуть ли не соприкасались со светлыми – сидели бок о бок перед узким журнальным столиком, – похоже, в этот самый момент Великий герцог наставлял девушку в азах шахмат, попутно уделяя внимание стоявшему тут же подносу с канапе. Традиционно считается, что классическая посадка игроков «лицом к лицу» лучше способствует усвоению шахматных правил, но у Великого герцога явно имелось собственное, весьма оригинальное представление о том, как ему надлежит вести себя в подобных делах. Впитав это зрелище, Боуман двинулся дальше.

Луна висела еще довольно высоко, но со стороны крепостных стен Ле-Бо на отель надвигалась тяжелая полоса черных туч. Боуман сошел на широкую террасу, ведущую к бассейну, и замер, не решаясь выбраться из тени. По-видимому, скрытые в листве фонари не гасли всю ночь, и всякий, кто попытался бы пересечь террасу и сойти по ступеням на подъездную площадку перед отелем, обязательно попался бы на глаза кому-нибудь из цыган, кого еще не сморил сон, – а в том, что такие нашлись бы, у Боумана не имелось ни малейших сомнений.

Не отрываясь далеко от каменной стены, он свернул на боковую дорожку, чтобы обойти отель слева и подобраться к площадке перед зданием, поднявшись по западному склону. Двигался он не спеша и очень тихо, чему немало помогали резиновые подошвы его туфель, и при этом старался не покидать глубокую тень. Конечно, у цыган не могло быть веских причин выставить часового, но, поскольку речь шла о заполненной парковке, Боуман предпочел считать, что наблюдатели все же имеются. И подождал, пока луну не затянут облака, прежде чем выбраться на подъездную площадку.

Все жилые фургоны, за исключением трех, были погружены во тьму. Ближний и самый большой из трех принадлежал Черде: яркий свет исходил как из приоткрытой двери, так и из закрытого, но незанавешенного бокового окошка. Подобно кошке, которая тихо крадется к воробью по освещенной солнцем лужайке, Боуман неспешно подобрался поближе к окну и, вытянув шею, осторожно заглянул внутрь.

Там сидели вокруг стола трое цыган; Боуман узнал всех троих: Черда, его сын Ференц и Кокшич – тот самый человек, которого Великий герцог так горячо благодарил за полученные ценные сведения. На столе перед ними была развернута топографическая карта, и вооруженный карандашом Черда что-то помечал на ней, попутно комментируя каждый штрих. Масштаб карты был настолько мелким, что Боуману не удалось разобрать изображенной на ней местности, не говоря уже о смысле рисунков Черды, а закрытое окно положило конец всем надеждам хоть что-нибудь услышать. Единственный интуитивный вывод, который Боуман вынес из увиденного, состоял в следующем: что бы ни планировал Черда, эти замыслы вряд ли сулят что-либо хорошее остальным его соплеменникам. Удалился Боуман так же бесшумно, как и возник под окном.